Вальдемар Лысяк - Императорский покер

И только тогда за карточный стол уселся Александр, и начался третий раунд императорского покера. Возникает вопрос: почему царь начал новую игру так быстро после аустерлицкого поражения, вместо того, чтобы переждать и набрать побольше сил? Он был вынужден. И вовсе не потому, что действовал договор о взаимной помощи, заключенный с Пруссией в июле 1806 года — к подобным договорам царь относился, как большая часть здоровых мужчин к свидетельству о заключению брака. Должен он был по трем иным причинам.

Царь был обязан сделать это, в первую очередь, потому что сразу же после Аустерлица в его разъяренном офицерском корпусе стали ходить слухи, что если царь быстро не реабилитирует себя, его может ждать судьба покойного папаши. А поскольку Александр сам когда-то дал возможность отцу встретиться с такой судьбиной, с тех пор у него ушки были на макушке, и подобные шепотки он выхватывал все до одного. Опасаясь новой неудачи (в конце концов, покер — игра рискованная) он решил — как нам известно — дать побольше свободы офицерскому корпусу, так, чтобы теперь ответственность была общей.

Во-вторых, ибо сразу в двух местах для интересов России возникла угроза: в Польше и в Турции. В Константинополе, в султанском гареме в пользу Франции действовала таинственная одалиска, с которой, пока что безрезультатно, сражалась британская контрразведка, а французские офицеры обучали турецкую армию для войны с Россией. В то же самое время, Великая Армия, надавав пинков Пруссии, перешла Одер и катилась дальше, на восток, а поляки посылали к Наполеону депутацию за депутацией с мольбой восстановить их независимости. Какие-либо и чьи-либо действия над Вислой и Босфором Петербург считал вмешательством в свои внутренние дела.

И, наконец, в-третьих он был должен так поступать потому, что после Аустерлица и Иены тот самый его партнер ("узурпатор") мог уже и вправду считать себя воплощением Карла Великого — императора всей Западной Европы. Император Всея Руси давно подозревал корсиканца в желании воскресить Священную Империю Запада. Он был в этом уверен. Ибо, с какой же это целью Бонапарт, сразу же после своей незаконной коронации, отправился в Аахен и потребовал от курии выдать ему самую ценную реликвию собора — щепку из Святого Креста, которую Карл получил от калифа Гаруна-аль-Рашида? Откуда появился слух, что когда он выходил из собора, над его головой сиял нимб Каролингов? И разве не сам ли он нагло обратился к кардиналу Капраре: "Передай папе римскому, что я Карл Великий!". Александр этого стерпеть не мог и решил со всем этим покончить — изгнать жадного хищника назад на какой-нибудь вшивый островок, лучше всего — необитаемый.

Но имелась еще одна причина, относительно которой во французских казармах раздавались не слишком-то изысканные шуточки. Речь шла о чувствах царя к прусской королеве, красавице Луизе, которая — как мы помним — пользуясь слепотой собственного супруга, столь гостеприимно приняла Александра год назад в Берлине. Это она, "героическая богиня всего народа, священное воплощение отчизны", затеяла, не известно зачем, войну Пруссии с "богом войны" и этим отчизну уничтожила. А когда блицкриг закончился, она сбежала в Кёнигсберг и начала вымаливать у своего бога помощи. Вы думаете, что она направляла моления Иисусу Христу? Отнюдь. Луиза писала Александру: "Повторюсь, что верю в Тебя как в Бога". И еще, чтобы потом историки не сомневались в стопроцентной мужской силе царя: "Чтобы верить в совершенство, нужно знать Тебя…". А вообще-то, она постоянно называла Александра своим "ангелом-хранителем".

Так вот, как же мог он не озаботиться опекой над несчастной сироткой, изгнанной из своего домика корсиканским оборотнем? Как утверждал (слегка преувеличивая) Николай Михайлович [43] Трудно сказать, кого имеет в виду Автор: Николая Михайловича Карамзина? Но был еще один историк Николай Михайлович: это великий князь Никола́й Миха́йлович Романов — русский генерал от инфантерии, лепидоптеролог и историк. Старший сын великого князя Михаила Николаевича и Ольги Федоровны, внук Николая I, дядя Николая II. , единственный историк, перед которым двери тайных архивов Романовых были постоянно открыты: "Политика Александра в этот период может быть объяснима только лишь его любовным обожанием королевы Луизы".

А политика Наполеона? Он, что самое забавное во всей этой истории, садился играть без какой-либо ненависти к партнеру. Точно так же, как и раньше. Играл он резко, поскольку это был политический покер, столкновение двух держав, а он обязан был заботиться о собственной. Наполеон создал он ее, когда его спровоцировали вести войны, которые он выигрывал, а выигрывая, он вошел в аппетит на Империю Запада. Только чего бы она стоила без признания Императора Востока? По мнению Бонапарта — немного.

Русских он называл "дикими азиатами", чтобы повысить градус порыва своих солдат, но к царю испытывал некое странное уважение, говорящее, что был у него комплекс парвеню, которого не могли выкорчевать самые великие победы на поле боя. Стремясь к дружбе с Александром, в душе он желал войти в круг легитимных монархов, в ту эксклюзивную компанию коронованных ослов и шарлатанов, которых внешне он так презирал. Печально. Его апологеты эту печаль тщательно скрывают.

Аустерлиц в этом плане ничего не изменил. Он выиграл, разбил, изгнал — вместо того, чтобы вырвать признание. Перед самой битвой он написал о царе Талейрану: "Это благородный и храбрый человек, к сожалению, подстрекаемый собственным окружением". Это тоже было своеобразным любовным ослеплением, и еще не пришло время, чтобы Наполеон увидел в Александре "хитрого византийца" и "Тальму севера". В третьем раунде основной его целью была — конечно же — победа над противником, но эта победа ему нужна была только лишь затем, чтобы этот противник признал, наконец, Бонапарт равным себе и пожал руку, протянутую ради согласия.

Это было непросто. Российские степи, словно самые плодородные поля, выплевывали все новые и новые армии, которые необходимо было победить на громадном театре военных действий от Балтики до Варшавы. И тогда-то на сцену этого театра вступили французские маршалы. В кампании 1807 года ведущие роли сыграли восьмеро из них: Бернадотт, Даву, Ланн, Ожеро, Мюрат, Бертье, Сульт и Ней. Поскольку величайшую свою роль Ней сыграл в восьмом раунде — там я его и представлю. Теперь очередь за семеркой оставшихся.

Гасконец Жан Батист Бернадотт (1763–1844) военную карьеру начал в возрасте семнадцати лет в качестве простого солдата, а через девять лет службы ему удалось забраться на головокружительную высоту старшего сержанта, скорее всего, потому, что всем, чем он тогда выделялся, были замечательные нижние конечности — товарищи по оружию называли его "сержантом — красивой ножкой". Сразу же, как только он познакомился с Наполеоном, Бернадотт плел против него интриги, маршал даже был замешан в заговор 1804 года. Когда были перехвачены компрометирующие Бернадотта документы, Бонапарт кричал, что собственноручно пристрелит изменника, но вместо того назначал его, поочередно: губернатором Луизианы, послом в Вашингтоне и маршалом Империи, в самом конце украсил лентой Почетного Легиона и вознес до титула герцога Понте-Корво. А все из чувства к своей бывшей невесте, Дезидерии Клары, которая вышла замуж за прекрасноногого сына Гаскони, утратив шансы стать законной супругой прекраснорукого сына Корсики.