Вальдемар Лысяк - Императорский покер

— Сабли из ножен! — приказал своим людям папский офицер.

— Да как вы смеете вытаскивать сабли! — рявкнул Ланн. — Суньте их обратно в ножны!

— Есть! — ответил сконфуженный офицер.

— Спешиться! — продолжал командовать ободренный первым успехом Ланн. — И шагом марш в мою штаб-квартиру!

"Если бы я пытался удирать, — объяснялся он впоследствии, — кто-нибудь из этих болванов мог бы подстрелить меня в спину, так что мне показалось, что, наглея, я меньше рискую".

Будучи земляком д’Артаньяна, Ланн был мастером безумной атаки, что было доказано им под Арколем, Лоди, Риволи, Монтебелло и во многих других сражениях. Под защищавшимся Регенсбургом — когда его атакующих гренадеров отстреливали со стен, и армия просто отказалась участвовать в этом самоубийстве — он взял лестницу под мышку и сам направился пешком к стенам твердыни. На полпути пристыженные солдаты догнали своего маршала и Регенсбург взяли. Подобного рода безрассудства стоили ему множества контузий, хотя Ланну далеко было до рекордсмена Удино, который в ходе наполеоновских кампаний получил тридцать четыре тяжелые раны, не считая ран помельче, и выжил.

А вот Ланн не выжил. В Испании ему спасли болтавшуюся на волоске жизнь, зашив все его тело в свежеснятую баранью шкуру. Под Асперн-Эслингом, в 1809 году, когда пушечное ядро оторвало ему ногу в дело вмешалась гангрена, и уже ничто не могло его спасти. Наполеон плакал у его смертного ложа.

Пребывание в Испании мало что дало Ланну, и не научило его испанской пословице: "Подумай хорошенько, прежде чем скажешь правду". Только от него и от Мутона Бонапарт выслушивал горькие истины. А самую красивую в своей жизни правду Ланн сказал одному из своих полковников, когда тот обвинял молодого офицера в трусости:

— Только лишь свинья или законченный трус способны хвалиться, будто никогда не испытывали страха!

Умирая, он тоже не испытывал страха, и перед кончиной в единственный раз, в первый и последний, обратился к Бонапарту словами, очень даже чуждыми своему «несдержанному языку»:

— Через несколько часов, сир, вы потеряете человека, который ужасно вас любил.

Таким же любителем ругани, хотя и значительно меньше говорившим правду, был сын каменщика, Пьер Франциск Шарль Ожеро (1757–1816). Начал он лакеем у маркиза Бассомпьера, но его выгнали за соблазнение горничной. В связи с этим, он стал официантом в одном из шулерских казино парижского Пале-Рояль, откуда его выгнали за соблазнение официантки. После этого Ожеро пришел к заключению, что гражданская жизнь уж слишком сложна, и записался в бургундскую кавалерию. Оттуда его изгнали за отсутствие субординации.

Недостаток субординации этого вечного уличного хулигана наверняка сломал бы ему жизнь, если бы не то, что Ожеро был феноменальным фехтовальщиком. Когда какой-то офицерик ударил его тросточкой во время парада, Ожеро вырвал ее у него и сломал. Тут офицерик взбесился, обнажил саблю и атаковал наглеца. Но он не знал, что имеет дело с самым лучшим рубакой во всей армии, в результате чего офицера на следующий день похоронили со всеми воинскими почестями, Ожеро же на украденной лошади сбежал в Швейцарию.

Еще неоднократно в течение своей жизни он убегал из французской, российской (будущий маршал служил под командованием Суворова) и прусской армий, в последний раз с большим шиком — за собой он потащил шесть десятков коллег. Удивительный случай привел к тому, что много лет спустя, во время кампании 1806 года, в руки маршала Ожеро попал тот самый прусский батальон, из которого он дезертировал в молодости. Полковник, подполковник и старший сержант оставались теми же самыми — всех их Ожеро одарил золотом.

Но, прежде чем это случилось, он прошел всю Европу и часть Азии. В Афинах он женился, в Лиссабоне попал в тюрьму, в Константинополе продавал часы, а в Дрездене обучал танцам, и повсюду «убивал» женские сердца и лишал жизни мужские тела, так как и женщины, и мужчины страстно испытывали его мастерство. Мужчины — в фехтовании. В Люневилле какой-то жандарм, опьяненный несколькими победными схватками, и вызывая на дуэль "лучшую шпагу Франции" (мнение преподавателя фехтования Сен-Жоржа), спросил перед поединком, где Ожеро желает быть похороненным, в деревне или в городе.

— В деревне, — ответил на это Ожеро.

— Превосходно, — с издевкой заявил жандарм. — Похороны пройдут в деревне.

И жандарм не ошибся. Похоронили его в деревне.

Ужасно много людей похоронили по воле Ожеро, причем, абсолютно невинных. В качестве усмирителя Испании, маршалу Ожеро пришла в голову остроумная идея, как привязывать жителей этой страны к Франции, заключалась она в том, что каждого встреченного испанца попросту вешали. В течение какого-то времени все придорожные деревья в Каталонии гнулись под тяжестью трупов, а метода никак не желала принести желаемого результата, так что Ожеро вернулся во Францию ни с чем.

В отличие от Ланна, Ожеро обладал статью прусского гренадера, и по причине богатого жизненного опыта располагал более изысканным запасом ругательств, но очень многое их и объединяло, как, хотя бы, настоящий инстинкт к показухе, следовательно — и к битвам. Потому-то, во время исполнения Te Deum в ходе возвышенной церемонии коронации Наполеона в соборе Парижской Богоматери, оба наших маршала вели непринужденную беседу на самые различные темы, в особенности же о том, что — как это изложил Ожеро — "здесь не хватает лишь того миллиона человек, которые отдали свою жизнь, чтобы освободиться от подобных глупостей".

Вы наверняка уже догадались, что влюбчивый Ожеро в Наполеона как-то не влюбился. У него не было случая. Уже при первой встрече в 1796 году Бонапарт a priori сделал невозможным подобную любовь, такими словами успокоив выступавшего на него Ожеро:

— Генерал, вы выше меня на голову, но если вы немедленноно не перестанете наглеть, я прикажу это различие ликвидировать!

Свою злость Ожеро разрядил в ближайшей битве под Кастильоне, за что впоследствии стал герцогом ди Кастильоне. Но даже будучи герцогом, этот милый шут, грубиян и вор оставался таким же негодяем [44] Знаменитая сцена, случившаяся в 1810 году: на каком-то балу мадам Ожеро танцевала вальс с месье де Сен-Альдегонде. — А ну-ка иди сюда! — неожиданно воскликнул Ожеро, после чего бросил супруге шаль и, столь же элегантно, добавил: — И вали отсюда домой! — Прим. Автора. . До самого конца жизни.

И вот теперь третий гасконец в представляемой группе, сын трактирщика, Иоахим Мюрат [45] Правильное традиционное произношение: Жоашен Мюра , современное произношение: Жоаким Мюра . (1767–1815), у него было множество схожих черт характера с Ланном и Ожеро, к примеру: любовь к ругательствам и коллекционированию дам. Эта повторяющееся, словно икота, у наполеоновских маршалов сходство обоих совершенств буквально провоцирует к философским размышлениям на тему: а вот успехи во втором из них они достигали, благодаря превосходству в первом, или же замечательное знание дам была причиной первого из совершенств? Ну да ладно, хватит, вернемся к Мюрату.