Вальдемар Лысяк - Императорский покер

Солдаты о таких небольших свинствах и не знали — для них крест Почетного Легиона был святыней, волшебным фетишем, земным раем, превышавшим все обещанные небеса из сферы мира духов. Узнав старого фузилера, Ромефа, Наполеон с удивлением отметил, что у того на груди нет полученного когда-то ордена. Оказалось, что Ромеф, крест которого был рассечен пополам австрийской саблей, носит оба кусочка, завернутые в бумагу, в кармане. Император предложил ему обменять эти куски на новый крест, только Ромеф решительно отказал.

— Это вот так ты ценишь эти обломки? — с провокационным пренебрежением указал Бонапарт на кусочки награды.

Услышав это, солдат буркнул себе под нос нечто, как правило, для ушей монарха не предназначающееся.

— Не бесись, старик. Если уж ты так упираешься, то, пожалуйста, бери себе другой, целый, ты заслужил два, — сказал Наполеон и тут же добавил в сторону раздосадованных бесцеремонностью рядового офицеров свиты: — Спокойно, господа. Мы с Ромефом старые приятели, вот только ему нравится дуться.

Наполеон на своих солдат не дулся и не обижался. В 1807 году, в Польше, когда стало не доставать провианта для армии, и солдатам целую неделю пришлось искать пропитания самостоятельным промыслом, инкогнито пробежался по бивакам, желая проверить, как те справляются. В золе одного из костров, вокруг которого спала рота пехотинцев, он увидел картофелины. Кончиком сабли он выкопал парочку из жара, а тут один из солдат открыл глаз и спросил:

— Эй, наглец, а тебя не смущает, что эту картошку ты воруешь у нас?!

— Извини, приятель, но я так проголодался…

— Ладно, если так, возьми одну-две и вали!

Только чужак не спешил "валить", в связи с чем солдат сорвался с места, толкнул его и… упал на колени, так как узнал императора. Он… ударил императора!

— Сир, прикажите меня расстрелять, умоляю!

— Только не надо бредить, сынок. Это же я виноват. И не ори так, а то разбудишь остальных, вот тогда мне будет стыдоба! — успокоил его Наполеон, а вскоре сделал его поручиком.

Он позволял им много, очень много, хотя, на самом деле — весьма даже немного, если учесть относительность всяческих явлений и понятий. Сам же он выстроил между собой и солдатами мистическое строение, характер которого более всего походил на патерналистские системы. Он стал для них заботливым и справедливым отцом, евшим то же, что и они сами, и, в отличие от блестящих офицериков с лампасами, практически всегда одевавшимся в скромную серую шинель (знаменитый "redingote gris"). Он лично подбирал с поля боя раненых (причем, без разницы, и своих, и противников — в соответствии с его приказом раненых любой из сторон, в том числе — и офицеров, нельзя было разделять), после чего посещал их в госпиталях и лазаретах, чтобы подбодрить и лично проверить, всего ли им хватает. Если же среди необходимого не было хотя бы бинта, или у раненых имелись хоть какие-то причины для жалоб, ответственные за это офицеры высшего ранга тут же строго наказывались, и они были рады, если дело заканчивалось всего лишь разжалованием.

Солдаты же были его детьми. Дети были умными, они знали, что могут себе позволить по отношению к отцу, и чего не следует делать никогда, чтобы чувствительная струна не была перетянута и не лопнула. Когда ночью он появлялся ни с того, ни с сего и садился вместе с ними у бивачного костра, к нему относились как к своему, когда же приходила его очередь подкинуть дров в огонь, кто-нибудь напоминал ему об этом, и в этом не было ни грамма неуважения, наоборот — это было проявлением их любви.

В конце концов, он был их "Маленьким капралом". Этот данный ему советом старейших солдат итальянской армии после битвы под Лоди "чин" сохранился в истории и легенде не слишком заслуженно, поскольку после битвы под Кастильоне армия "повысила" своего главнокомандующего до чина сержанта. У детей появился для игр свой каменный замок, и они были ужасно рады, что им он казался замком из пластилина.

Его антагонисты словно испорченная пластинка до настоящего времени повторяют, что все это — питание сухим хлебом, когда вся армия ела сухой хлеб, а сам он мог иметь цыплят; хождение пешком, когда не хватало лошадей для раненых, и он отдавал своих, эта забота, мягкость в отношении тех, кто был ниже чином, при одновременной суровости в отношении армейских сановников, полковников и генералов, защита слабых перед более сильными — все это было циничным фарсом, громадным празднеством бенгальских огней, рассчитанный на обольщение сердец. Возможно, только какое отношение это имеет к делу? Какой солдат во всем мире не желал бы такого человечного отношения, даже зная, что все это лишь театр? В жизни самое главное — эффекты. Это правда, что к солдатам он обращался по имени и чаровал знанием их семейных дел, поскольку перед тем приказывал доставлять себе их досье, но что в этом предосудительного, если таким вот образом он делал их счастливыми? Война — нянька жестокая, и если на ней кто-то погладит тебя по голове и прижмет к себе, становится легче.

Говоря откровенно — это был театр, но театр фантастически чарующий и, что самое главное, дьявольски эффективный. Судьи корсиканского Обольстителя — арбитры священной морали, назвали все это фарсом, забывая, что покер становится фарсом лишь тогда, когда один из партнеров не умеет играть. А игра Наполеона была крайне действенной.

Давайте послушаем французского историка, Анри Уссе: "Комедиант? — И да, и нет, поскольку Наполеон и вправду любил солдата". Любил по сути, любил от всего сердца. Ведь даже если он и был " Il Comediante " — как его, вроде бы, назвал папа римский Пий VII — то как же часто он играл самого себя, человека с удивительно добрым сердцем по сравнению с масштабами достигнутого величия.

И кто из людей в своей жизни не актерствует? — покажите мне хотя бы одного. Здесь срабатывают базовые истины психологии. Величайшие враги Бонапарта не отказывали ему в большой впечатлительности к людским страданиям и обидам, в снисходительности и милосердии. Это отметила даже прусская королева, ненавидевшая его сильнее, чем дьявола. Его министр Маре: "Сердце его было добрым по природе. Этого не станет отрицать никто из великих и малых, которые имели возможность узнать его". Другой министр, Коленкур: "Наполеон неохотно наказывал, врожденная мягкость склоняла его щадить виновных". Практически точно так же звучащее впечатление выразили о нем де Боссе, Савари, Файн и один из самых ярых антагонистов императора, Бурьенн: "Наполеон не был способен устоять перед голосом милосердия. Об этом свидетельствуют бесчисленные случаи, когда он отменял наказание". Но "он старался усиленно скрывать свою доброту, в противоположность многим, которые ею демонстративно хваставшихся, совершенно ее не имея" (маршал Мармон). Это же подтвердил и генерал Рапп "Император напрасно старался показать себя суровым. Природа побеждала его побуждение. Не было человека более снисходительного и более человечного".