Кэтрин Уэбб - Потаенные места [litres]

– Как тебя здесь кормят, Донни?

Он пожал плечами:

– Не так уж и сытно, Пудди. В основном дают рагу, в котором слишком много моркови. Мама готовит гораздо лучше.

– Ну, мы принесли тебе небольшие гостинцы, они помогут продержаться какое-то время. Кофейный пирог и фрукты.

Донни рассеянно кивнул, и Пудинг спросила себя, насколько вообще брат понимает, в каком положении он оказался. Надежда, что неведение сродни блаженству, не оставляла ее, но время от времени девушку посещала мысль, будто брат знает, что ему грозит, но попросту не хочет об этом задумываться.

– Я не причинял вреда мистеру Хадли, – сказал он, помолчав.

– Знаю.

– Я старался вспомнить все, как было. Мне хотелось понять, правильно ли то, что я видел, запечатлелось в моей голове. Но теперь я уверен, что помню все твердо. Я пошел в контору, потому что дверь в нее была открыта и шел дождь. И нашел его лежащим там. Я… я не помню точно, что было дальше. Я растерялся. Какое-то время я думал о Кэтсфорде, с которым дружил во Франции. Затем я очнулся уже в генераторном зале, где смотрел на машины; и я, должно быть, поднял лопату, а потом…

Он вдруг замолчал, как будто у него попросту закончились слова.

Пудинг посмотрела на отца многозначительным взглядом и не могла понять сомнения, промелькнувшего в его глазах. Она почувствовала, что ей нужно удвоить усилия, поторопиться, нажать на брата сильнее.

– Ты не видел в конторе кого-нибудь еще, Донни? Ты не заметил, как кто-нибудь, например… убегал? – спросила она.

Донни надолго застыл, а потом покачал головой.

– Ты не видел миссис Хадли?

– Пудинг, довольно.

– Миссис Хадли? – Донни нахмурил лоб в замешательстве. – Нет. Если она там и была, я этого не помню. Все думают, это сделал я, ведь так?

– Ох, Донни. Они сейчас и вправду так думают, но я собираюсь их разубедить.

– Пудинг… – произнес доктор Картрайт и покачал головой, но больше ничего не добавил.

– Мистер Хадли всегда был так добр к нам. Добр ко всем. Я ни за что не причинил бы ему вреда.

– Я знаю, Донни. И я хочу, чтобы все это поняли. Я собираюсь найти того, кто его убил, и тогда тебе позволят вернуться домой. Понимаешь?

Она крепко сжала руку брата и не отпускала ее, пока тот не взглянул на нее из своего туманного далека и не кивнул.

– Все верно, Пуд, – сказал он, и девушка почувствовала, что ее сердце вот-вот разорвется.

– Теперь, сынок, они отвезут тебя в тюрьму Девизеса, где тебя посетит мировой судья. Ты не должен об этом беспокоиться. Просто делай, что тебя попросят, и всегда говори правду. Мы скоро приедем и увидимся там, хорошо?

– Хорошо, папа. А мама в следующий раз придет?

– Ну, мы об этом подумаем. Видишь ли, это может ее расстроить, а мы ведь не хотим этого, правда?

Донни покачал головой, и Пудинг улыбнулась ему так широко, как могла. Она пристально посмотрела ему в глаза и отпрянула, увидев, как в их глубине забрезжил страх. Девушка быстро поднялась на ноги, в висках у нее застучало, она не могла этого вынести и не знала, как быть дальше.

– Я докопаюсь до правды, Донни, и скоро ты будешь дома. Я обещаю, – сказала она.

Позвякивая ключами, вошел давешний полицейский, пропахший камфарой и луком.

– Боюсь, время вышло, – проворчал он.

Они оставили Донни сидеть на краю кровати в той же позе, в которой его застали, и, выйдя на улицу, снова попали в беззаботный солнечный день.

– Ты должна быть очень осторожна, Пудинг, и не разбрасываться обвинениями. А то потеряешь работу на ферме, – предупредил дочь доктор Картрайт. Пудинг не сказала ему, что уже обвинила миссис Хадли в присутствии полицейских, в присутствии Нэнси. У девушки засосало под ложечкой, когда она об этом вспомнила. – Но с другой стороны, – заметил отец, – это, пожалуй, было бы не так уж страшно. Возможно, нам стоит подумать о том, чтобы продолжить твое образование в каком-нибудь колледже. Подальше от всего этого.

Пудинг молчала, когда они шли к автобусной остановке, не задерживаясь, чтобы поесть, пройтись по магазинам или поглазеть на оживленную уличную жизнь, – нынешняя вылазка в город к этому не располагала. Она чувствовала осуждение отца, его страх за нее и за брата, и, в общем-то, сама с трудом могла вообразить, как Ирен Хадли – хрупкая, вечно усталая и неловкая – поднимает лопату и бросается с ней на Алистера. Начать с того, что было сложно даже представить ее покидающей дом и спускающейся к фабрике. Тем не менее она не любила покойного мужа и почти призналась в этом, успокаивала себя Пудинг, а потому с ней явно что-то не так. Эта женщина была единственным существом, у которого мог быть какой-то мотив. Пудинг глубоко вздохнула, пытаясь привести в порядок свои мысли, готовые вот-вот выйти из-под контроля. Она все сделает правильно, поклялась себе Пудинг. Девушку снова охватила дрожь, как в тот раз, когда дверь камеры закрылась за ними и ею овладел ужасный, невообразимый страх, что Донни никогда из нее не выйдет. Нет, она не может этого допустить.

Ей не хотелось думать о последствиях своего обвинения. Слова Хилариуса все еще были свежи в ее памяти, а потому во второй половине дня Пудинг занялась лошадьми Хадли, как делала это обычно, и по очереди проехалась на Бароне, Робине и Проказнице. К вечеру она с трудом держалась на ногах и была такой же потной, как лошади. Затем она тщательно вытерла их, положила им корм и отправилась в сарай для сбруи, где принялась чистить уздечки, все время бросая тревожные взгляды в сторону дома, ожидая увидеть Нэнси или Ирен Хадли, которые идут к ней, чтобы прогнать навсегда. Каждый раз, когда дверь открывалась или закрывалась, ее сердце екало. Но ни одна из них так и не появилась, и ей оставалось лишь спрашивать себя, знают ли они вообще, что она продолжает работать. Может, они решили, что она добровольно ушла с фермы после своего сенсационного выступления. Девушка посидела некоторое время, размышляя, не следует ли каким-то образом объявить о своем присутствии, но тут ей пришла в голову мысль, что оно очевидно, поскольку не было сделано никаких других распоряжений, касающихся ухода за лошадьми. Оставалось лишь смириться с тем, что ее вспышку просто проигнорировали. Никто не принял сказанного всерьез. Никто ее не принимает всерьез. Пудинг отправилась подметать каретный сарай и нашла ласточкино гнездо, которое упало со стропил и разбилось о брусчатку. Три голых птенца лежали мертвыми среди обломков. Их крупные желтые клювики были настолько трагическими и клоунскими одновременно, а Пудинг чувствовала себя настолько бессильной, что она не выдержала и залилась слезами.

Вечером девушка поплелась к дому, взбираясь на холм и наблюдая, как под подошвами ее больших сапог исчезают ромашки. Пудинг не знала, радоваться или расстраиваться из-за того, что цветы как ни в чем не бывало выпрямлялись, едва она проходила мимо. Девушка остановилась и намеренно вдавила каблуком в дерн очередной цветок, когда какое-то движение в лесу привлекло ее внимание. Испуганная, она стала вглядываться в тени под деревьями и переплетенные ветки подлеска и затем увидела женщину в грубой крестьянской одежде – длинной юбке, изорванной о колючки, и блузке без воротника с закатанными рукавами, – со знакомой копной волос, скрывающей лицо. Пудинг не потрудилась ее окликнуть – она знала по опыту, что не получит ответа. Но тут раздался звук хрустнувшей ветки, и ниже себя на склоне холма она заметила другое движение. Присмотревшись, Пудинг увидела человека, идущего прочь в противоположном направлении. Она не могла как следует его разглядеть, мужчина был высоким, угловатым и шел ровной, торопливо-смиренной походкой, в которой ощущалась какая-то обреченность. Возможно, один из Таннеров. Пудинг подождала, пока они оба не оказались вне поля зрения, и пошла дальше, размышляя о связывавшей их тайне, о другом мире, в котором они жили, настолько отличном от ее собственного. Мире тайных встреч в летнем лесу, мире, в котором ты кому-то нужна и твой брат не сидит в тюрьме, ошибочно обвиненный в убийстве одного из самых любимых тобой людей. Внезапно она почувствовала приступ зависти, напоминающей жгучий голод.