Кэтрин Уэбб - Потаенные места [litres]

– Я спущусь и схожу за ней, если вы подождете меня здесь, ладно? – предложила она Хилариусу, когда они подъехали к маленькой станции с кремовым домиком, обшитым досками, и зеленым забором из штакетника.

Хилариус кивнул, и Ирен сошла на землю. Глубоко внутри у нее что-то сжалось при мысли о матери. Она снова ее увидит. Ирен не могла сказать, что это было: страх или волнение, надежда или ужас.

Айседора Марианна Далби была выше своей дочери, сухопарая, но хорошо сложенная. У нее были более широкие плечи и бедра, чем ей бы того хотелось, и слишком круглое лицо, так что она выглядела скорей представительно, чем элегантно, и обычно носила тесные туфли, в которых, по ее мнению, ноги казались меньше, хотя от этого появлялись мозоли. Тем не менее мать Ирен была приятной наружности и привлекла взгляды рабочих, занятых погрузкой недавно добытого батского камня [80] Батский камень – оолитовый известняк; широко использовался как строительный материал не только в городе Бат, но и во всей Южной Англии. на открытые железнодорожные платформы, используя для этого лебедки, шкивы и собственные мускулы. На ней было шелковое платье до щиколотки с заниженной талией, белые туфли и белый жакет без рукавов с жемчужными пуговицами. Благодаря своим светлым волосам, в которых не было и намека на седину, она выглядела моложе, чем была на самом деле. К тому же она коротко их остригла и сделала завивку «перманент», как того требовала мода. Завидев мать издалека, Ирен вспомнила, что не посещала парикмахера с тех пор, как приехала в Слотерфорд, то есть уже почти три месяца. Хотя волосы у нее росли медленно, она, поднеся к ним руку, почувствовала, что они уже лежат на воротнике. По крайней мере, мать не могла осудить ее наряд. Траур, в конце концов, и есть траур.

– Здравствуй, мама, – сказала она, протягивая руки.

Айседора взяла их осторожно, одними пальцами, и поцеловала дочь в обе щеки. Ирен уловила знакомый аромат: фиалковая пудра для лица, крахмалистый запах одежды. Запахи Лондона. Запахи из прежних времен и далеких мест, отголоски одинокого детства, одинокого отрочества, одинокого совершеннолетия. Они на миг вернули Ирен в прошлое. Она сглотнула и попыталась улыбнуться. Выражение лица Айседоры было загадочным, в ее взгляде чувствовалась сталь. Впрочем, она всегда в нем присутствовала.

– Спасибо, что приехала со мной повидаться.

– Что ж… – произнесла Айседора, слегка пожав плечами, а потом на секунду замешкалась. – Возможно, пришло время, – добавила она, как бы между прочим.

– Хилариус ждет нас вон там со стенхоупом. Где твои чемоданы?

– О, я не надолго. Разве я не сообщила? Уверена, что сообщила.

– Нет, не сообщила.

– Ну, мы с твоим отцом решили, что будет лучше, если я не стану навязывать свое общество семье, которая находится в трауре. И завтра нам нужно ехать к Дункан-Хуперам на их юбилейный бал.

– Возможно, Дункан-Хуперы обошлись бы на своем юбилее без вас двоих, – пробормотала Ирен, но мать бросила на нее суровый взгляд.

– Их приглашение поступило задолго до твоего, Ирен.

– Ну, смерть моего мужа не входила в мои планы. Как и твой приезд сюда. Я собиралась вернуться домой.

– Давай не будем ссориться, – подытожила Айседора, закрывая тему, и отвела взгляд от дочери, сопроводив его скупой улыбкой, как бы предназначавшейся для воображаемых зевак. Затем она бросила оценивающий взгляд на маленькую двуколку и на Хилариуса, морщинистое лицо которого покрывала дорожная пыль, и предложила остаться в Коршаме. Там имелась центральная улица, по которой можно было прогуляться, и даже парк, в который, однако, Айседора отказалась пойти, боясь, что трава испортит ей туфли. – Мы порой забываем, находясь в Лондоне, что такие крошечные городки живут и даже процветают, и при этом о них никто не знает, – вздохнула она, и вид у нее был довольно удрученный.

– Да, так и есть, – отозвалась Ирен, думая о том, что после многих недель, проведенных в Слотерфорде, Коршам действительно кажется ей довольно оживленным с его школьниками, мясниками и сапожниками, с безработными, праздно курящими на углах, опустив усталые глаза, и с озабоченными женщинами, спешащими куда-то по своим делам.

– Не представляю, какие развлечения вы здесь можете для себя отыскать, – пробормотала Айседора.

– Мама, как ты можешь спрашивать об этом, когда я столько раз писала тебе, как я здесь несчастна и как сильно мне хочется вернуться в Лондон?

– Что ж, прости меня, Ирен. Я просто пытаюсь говорить с тобой вежливо, хотя ты дала нам повод общаться с тобой без лишних церемоний. Полагаю, ты действительно предпочла бы вернуться к нам. Но неужели ты думаешь, что тебя несправедливо сослали в глушь и незаслуженно сделали несчастной? В конце концов, ты сама во всем виновата.

– Я вышла замуж за Алистера, как ты мне велела. Я уехала в эту глухомань, подальше от Лондона, когда ты сказала, что я должна это сделать.

– Ты вряд ли можешь винить меня в том, что оказалась в нынешней ситуации, дорогая. И я знаю, что ты продолжала писать этому человеку. О да, об этом стало известно. Сирена сделала все возможное, чтобы твое имя неизменно вызывало смешки, когда бы ни упоминалось. И мое заодно тоже.

Ирен почувствовала, как лицо и шея у нее стали горячими, а горло сжалось при известии об этом последнем предательстве. Ей было больно, что Фин не сумел сохранить ее письма в секрете и позволил и дальше ее унижать.

– Ты вольна краснеть, Ирен, сколько тебе вздумается, – заметила мать. – А вот твоего бедного отца мучает несварение.

– Несварение мучило его всегда.

– Ну, ему постоянно приходилось переносить стрессы, в которых были виноваты мы, Ирен. Вспомни, сколько огорчений доставила ему ты одна, – огрызнулась Айседора. – От тебя всегда были сплошные неприятности.

– Не всегда, – возразила Ирен, однако не слишком энергично.

Они зашли выпить кофе и полакомиться пирожными в «Герб Метьюена», большой ямщицкий паб, и Ирен задумалась над словами матери о несчастье и справедливости. Она вспомнила, что Пудинг сказала ей, когда они ехали верхом двумя днями раньше. По сути, это было просто беглое замечание, сделанное девушкой во время разговора со спутницей, но оно поразило Ирен. Как только они позволили себе на некоторое время отбросить тему личности убийцы Алистера, Пудинг выплеснула целый поток торопливых вопросов о Фине, о Лондоне и о любви. Для них обеих было облегчением ненадолго отвлечься на посторонние темы. К этому времени Ирен могла уже держаться на лошади относительно непринужденно. Она трусила прогулочным шагом на Робине, рядом с ней на Проказнице ехала Пудинг, одной рукой державшая собственные поводья, а другой – длинный повод Робина, какой обычно используют, имея дело с неопытным наездником. В таком спокойном темпе они покинули Слотерфорд, после чего направились вверх по долине к Форду и далее к деревушке под названием Касл-Комб, преследуемые облаком пыли и мух, которым, однако, не под силу было испортить удовольствие от окружающего их великолепного летнего пейзажа.