Александр Плоткин - Воспоминания о семьях Плоткиных и Эйзлер

А еще он учил нас сохранять чистоту оборудования и инструментов. Нельзя было уйти с работы, не вычистив поддон и сам станок и не протерев станок и инструменты масляной ветошью.

В ГОМЗе большинство оборудования было немецкое. Правда, без электропривода, а работали они от общего вала, проходящего вдоль стены, через ременную передачу. В первые дни мастер собрал нас в мастерских и показал, как подключать станок к валу, как набирать при помощи нескольких рычагов нужную скорость, знакомил с устройством станка и показывал многие приемы работы. Потом с каждым из нас отдельно занимался, показывал, как выполнять те или иные работы на токарном станке. Наконец, наверное, через месяц, каждому поручил самостоятельно выполнить работу. Помню, мне поручил нарезать латунные заготовки из прутка. Я просунул пруток в патрон, выбрал отрезной резец, отмерил заданную длину заготовки и включил станок, забыв вынуть ключ из патрона. Массивная железная штуковина вылетела с огромной скоростью из патрона, но удачно — в противоположную от меня сторону, пробила окно и вылетела на улицу. К счастью, там никого не было. Повезло немерено и мне, и то, что никого не было на улице. Самое интересное, что мастер меня не ругал. Посоветовал быть в этой части внимательным, добавив, что это частая ошибка учеников. Через некоторое время нам дали задание изготовить контрольную деталь на присвоение разряда. Из восьми (в то время было восемь разрядов для станочников) нам присвоили второй разряд с соответствующими расценками. Я уже не помню, сколько тогда я зарабатывал (что-нибудь около 1000 рублей старыми деньгами).

Со временем разряд нам повышали, и было заметно, как росло мое умение в токарном ремесле. Как ни странно, работать токарем мне нравилось. И потом — рабочий класс, гегемон. Молод был.

Так благодаря стечению обстоятельств — выходу постановления ГКО непосредственно перед сроком моей мобилизации в артиллерийское училище — не состоялась моя карьера офицера Красной армии и предопределена была перспектива заводского труженика, рабочего-токаря.

В сентябре 1944 года начальник цеха сообщил, что молодежь мужского пола направляется на один месяц на торфоразработки. Нам выдали резиновые сапоги, ватник и рукавицы и на машине отвезли на торфоразработки за Колтуши. Помню, что на работу мы ходили через деревню, которая называлась Хирвости. Вообще вокруг Ленинграда сохранилось много финских названий. Ведь в северно-европейской части сегодняшней России жили угро-финские племена чудь, кемь, чухонь. А владели этими землями шведы. И только при Петре I эти земли стали осваиваться русскими. Места, где были торфоразработки, в прошлом представляли собой болото, торфяной состав эти болота содержали наверху. И мы становились на этих участках в два ряда, один перпендикулярно другому, и лопатами нарезали этот верхний слой на прямоугольники. которые потом подрезали и складывали в пирамиду с промежутками, где эти торфяные кирпичики сохли. Работа была тяжелая, и мы очень уставали. Жили мы в большом сарае, по обе стороны которого было постлано сено, которое было нашими спальными местами. На разработках в этих местах были рабочие ГОМЗа и учащиеся Военно-Механического техникума, размещенного в то время на территории завода ГОМЗ. Так случилось, что рядом со мной поместился учащийся этого техникума Володя Соколов. Он как-то спросил меня, почему я с 9-тиклассным образованием не учусь в техникуме, а работаю токарем. Я объяснил, что поступил на работу по путевке и не могу уволиться. На его вопрос, а хотел бы я учиться в техникуме, я сказал, что хотел бы.

Через месяц мы вернулись на завод, и через неделю меня вызвал начальник цеха и испуганно спросил, что я натворил, что меня вызывает директор. Единственным моим прегрешением было то, что я не сдал резиновые сапоги и ватник. Я пошел в административный корпус, нашел кабинет директора и открыл большую дубовую дверь.

В большой комнате за столом сидела женщина, необычно для военного времени красиво одетая и причесанная. Она спросила: «Мальчик, тебе что?» Я сказал, что меня прислал начальник 12-го цеха к директору. Она очень удивленно спросила: «А ты кто?» Я сказал, что я токарь, фамилия моя Плоткин. «Ааа! Иди сюда», — сказала секретарша. — «Вот тебе лист бумаги, пиши: «Директору завода тов. Соколову. Заявление». И тут я понял, что Вова Соколов, который был со мной на торфоразработках, как-то связан с директором Соколовым. Секретарь продиктовала заявление с просьбой уволить меня в связи с поступлением в техникум. «А вот тебе, — сказала она, — второй лист бумаги. Пиши: «Директору военно-механического техникума тов. Идельсону, прошу принять меня… прилагаю справки о прописке, о здоровье, об окончании 9 классов и т. д.». Секретарша сказала: «Иди в учебную часть техникума, они в курсе дела. До свидания». Я был принят в техникум, причем сразу на второй курс, так как был после 9 классов школы, на электромеханическое отделение.

Так вот, благодаря тому, что я случайно оказался на сене в сарае рядом с Володей Соколовым, изменилась моя жизнь, прервав мою карьеру рабочего.

Что касается Володи, то действительно он был сыном директора ГОМЗа. В дальнейшем он окончил Юридический институт (был такой в то время в Ленинграде), работал в военном трибунале, дослужился до подполковника, но рано ушел из жизни. Догнала онкология. До конца его жизни мы дружили, хотя это может показаться странным.

Перейдя на третий курс техникума, я с моим товарищем Колей Гладциным, с которым я познакомился в техникуме, записался в вечернюю школу рабочей молодежи, чтобы закончить 10-й класс и иметь возможность поступить в высшее учебное заведение. И хотя у нас были разные намерения по выбору будущей профессии, он хотел быть инженером. а я врачом, реализовать это стремление можно было, только закончив 10-й класс. В это время в Ленинграде работали вечерние школы рабочей молодежи. Вот мы и поступили в такую школу (№93 на Лиговском проспекте) и стали ее посещать.

Занятия были вечерние. Мы с утра были на занятиях в техникуме, в 3—4 часа дня возвращались домой, делали школьные уроки, и к пяти часам вечера отправлялись в школу. Следует сказать, что в этот первый послевоенный 1945 год в вечерних школах Ленинграда был очень квалифицированный преподавательский состав. Это был для учителей дневных обычных школ дополнительный заработок. Так, например, русский язык и литературу нам преподавал Меттер (брат писателя, автора «Ко мне, Мухтар» и т. д.), заслуженный учитель, а все математические дисциплины преподавал Модель, кандидат математических наук, известный в Ленинграде педагог, и т. п. Выпустились мы в 1946 году, первом году, когда ввели аттестат зрелости. Во время учебы в вечерней школе у нас сформировался дружеский круг, в особенности мальчиков, и мы дружили потом многие годы, но по нисходящей, из-за того, что разъехались, женились, получали различные специальности и появлялись соответствующие интересы. Но именно среди этих ребят Борис Якерcберг стал моим самым близким другом на всю жизнь. Дружил я и с Колей Гладциным, с которым я учился в техникуме, а потом и в институте, но это была странная дружба. Мы были привязаны друг к другу, и Коля был верным другом, но в его семье (у отца и матери) были нескрываемые антисемитские взгляды, и я в какой-то момент перестал бывать в их доме. Коля рано ушел из жизни (в 31 год) из-за гнойного менингита. Были и менее близкие друзья среди ребят, с которыми я кончил эту школу.