Вальтер Флекс - Странник между двумя мирами

Его походка представляла собой пружинящую, самодостаточную и непринужденно приводимую в движение внутреннюю силу. У него была манера ходьбы, которую принято называть «поступью» — это была спокойная и гордая поступь, которая в часы опасности становилась даже надменной. Походка этого человека могла быть игрой, борьбой или богослужением, в зависимости от часа. Она была благоговением и радостью. Когда статный, прекрасный человек в поношенном сером мундире подобно паломнику спускался с горы, его ясные серые глаза были полны блеска и стремления к цели, и он всем своим обликом напоминал Заратустру, спускающегося с вершин, или странника Гете. Солнце играло в мелкой известковой пыли, которую поднимали его и наши ноги, и казалось, что светлые камни горной дороги звенели у него под подошвами…

Его походка была волей и радостью. Он шел из прошлого в будущее, после долгих лет учения он постепенно становился мастером. За ним исчезали горы, где он киркой и лопатой рыл окопы, и лесные деревья, бревна которых весом с центнер он часами носил на своих послушных и трудолюбивых плечах. За нам скрывались деревни, улицы которых он убирал совком и граблями, и окопы, в которых он ночью и днем стоял на посту. Назад уходили ямы и блиндажи, в которых он столько месяцев водил дружбу с ремесленниками, рабочими заводов и польскими крестьянами. Он шесть месяцев подряд носил серый мундир без пуговиц и галунов, при этом ничего не получая за самую черную работу, за которую он брался. Теперь же он спускался с гор, чтобы вести за собой других. Однако он не отбросил свое прошлое, как поношенный мундир, но хранил его с собою, как тайное сокровище. Он шесть месяцев подряд служил ради спасения души своего народа, души, о которой все говорят, ничего об этом не зная. Только тому, кто смело и смиренно понесет на себе бремя нужды многих людей, разделит с ними их радости и опасности, выстрадает вместе с ними голод и жажду, холод и бессонницу, грязь и вредителей, опасности и болезни, — только этому человеку народ откроет потайные комнаты, кладовые и сокровищницы своей души. Тот, кто своим ясным и добрым взором окинет эти потайные комнаты, кто пройдет через них, тот призван быть лидером народа. Храня это знание в уме и сердце своем, молодой доброволец спускался с лотарингских гор, чтобы возглавить свой народ и помочь ему. Об этом говорил его шаг. Люди могут лгать и притворяться кем угодно, но взор, голос и поступь человека с сильной и чистой душой нельзя изобразить намеренно. Хотя я еще не обмолвился ни словом с юным студентом, но моему сердцу уже стали по-дружески близки его взгляд, голос и походка.

Мы заговорили друг с другом в железнодорожном вагоне. Он сел напротив меня и достал из ранца стопку зачитанных до дыр книг: томик Гете, Заратустру и полевое издание Нового Завета. «И что, они все уживаются между собой?» — спросил я. Он посмотрел на меня умным и уже не таким воинственным взглядом. Потом он засмеялся. «В окопе даже самым разным умам пришлось подружиться. Книги в этом отношении ничем не отличаются от людей. Они могут быть настолько разными, как им вздумается — они должны быть только сильными и честными и уметь утверждать себя, в этом залог лучшей на свете дружбы». Я листал, не отвечая, его сборник стихов Гете. Другой товарищ посмотрел на нас и сказал: «Когда я уходил на фронт, я тоже положил себе в ранец эту книгу, но разве здесь когда-нибудь находится время, чтобы читать?» «Когда мало времени на чтение», — сказал юный студент, — «в этом случае нужно учить наизусть. Этой зимой я выучил наизусть семьдесят стихотворений Гете. Теперь эти стихи всегда со мной, когда мне этого захочется». Он говорил легко и свободно, в его словах совершенно не было налета самолюбования и учительского тона, но его непосредственная и уверенная манера говорить о важных и глубоких вещах невольно заставляла всех слушать его. Его слова были такими же ясными, как и его глаза, и по каждой живой и честной фразе можно было видеть, какое дитя разума говорило с нами.

Разговоры в железнодорожном вагоне коснулись задач на ближайшее будущее. Нам предстоял период обучения. Обсуждали все то, что мы должны были усвоить за короткое время — кому-то это показалось слишком много, кому-то слишком мало. «Командиру взвода не обязательно быть стратегом» — утверждал один. «Быть лейтенантом — это значит умереть ради твоих людей. Если ты настоящий мужчина, тебе нужно будет научиться лишь немногому, это дело техники». Тот, кто говорил так, был честен, и он некоторое время спустя сдержал свое слово в Царстве Польском * (прим. пер.: территория в составе Российской империи), однако его неуклюжая и вспыльчивая манера речи часто заставляла его говорить не к месту громкие слова, что часто при всем его красноречии делало его жертвой дружеских насмешек. И сейчас его слова упали тяжелым камнем посреди непринужденного разговора. Но Эрнст Вурхе без труда поднял камень, и в его руках он превратился в хрусталь. «Быть лейтенантом это значит подавать пример своим людям» — сказал он. «И смерть — всего лишь часть этого. Показать своим людям, как нужно умереть — это умеют многие, и то „Non dolet“ * (прим. пер.: лат. „не больно“), которым римская женщина показывала своему нерешительному супругу, какой прекрасной и легкой бывает смерть, эта фраза подходит мужчине и офицеру еще больше. Но все же лучше подавать пример своей жизнью, а не только смертью. Это и тяжелее. Совместная жизнь в окопах была для нас, наверное, лучшей школой, и никто не сможет стать настоящим командиром, если он не был им уже здесь».

Вскоре после этого поднялся оживленный спор о том, легко ли завладеть мыслями и чувствами простого человека. Некоторые терпели неудачу при любых попытках воспитания и чтения наставлений и всегда оставались белой вороной среди всех остальных. Многое из того, что обсуждали тогда, забылось со временем. Оно стерлось из моей памяти на фоне того, что рассказал юный студент. «Большие ребята» — сказал он, смеясь, «они как дети. Бранью и запретами многого не добьешься. Нужно, чтобы они тебя любили. Игра, в которой ты сам не участвуешь, это ненастоящая игра. Когда нас было восемь человек в блиндаже, каждый из нас пытался добиться успеха у других грязными шутками. И некоторое время это служило им прекрасным развлечением. Но там был еще один, социал-демократ из Бреслау * (прим. пер.: польск. Вроцлав, столица Силезии), мой хороший друг; он всегда первым замечал, когда я выходил из игры. „Эрнст, дружок, и ты тоже спишь?“ — спрашивал он каждый раз, и мы оба знали, что его шутка совершенно дурацкая. Я только бурчал: „Отстань“, или что-то вроде того. Они хорошо понимали, когда мне было не до них, и им это не нравилось. Проходило не так много времени, как кто-то рассказывал историю, над которой я тоже смеялся. И тогда для них наступало самое веселое время».

Читать дальше