Елизавета Дворецкая - Княгиня Ольга. Ключи судьбы

В это лето, первое лето ее новой замужней жизни, все пошло по-иному. С утра ходили в луга собирать росу: возили по траве длинным рушником, пока весь не промокнет, потом отжимали в ведерко.

– Ты траву-кукушку ищи, – советовала госпоже Тишанка. – Как птица-кукушка своих деток другим птицам в гнезда подкидывает, так сия трава молодушке детушек приносит. Если будет у нее два корня – то дочку, а три – то сынка.

– Да что здесь травы могут! – со вздохом отмахивалась Величана. – Уж поди и прежние жены Етоновы за пятьдесят лет весь лес изрыли, все зелья-коренья повыкопали. Говоруша рассказывала, из самого Царьграда им какие-то цветы в масле возили, и то не помогло.

– То им, прежним, возили. Всякому же своя судьба! Другим не помогло, а тебе, глядишь, и поможет. Ты счастливая будешь!

– Да неужели? – с горькой насмешкой отозвалась Величана.

– А как же? Я в твое счастье верю. Если не верить, как жить?

Величана вздохнула. Хотела бы она себе такой веры! С зимы Величана так и не повеселела. Хворала она долго – лишь после новогодья, когда день стал больше ночи, почувствовала себя в прежних силах. Но даже насильственная бодрость осени, когда она, одолевая нездоровье, ждала дитя и верила, что еще вырвет у судьбы долгую жизнь и славное будущее, к ней не возвращалась. На что ей было надеяться теперь? Что Етон доживет до новой осени и в ночь годовщины свадьбы вновь явится к ней молодым волком… При мысли об этом Величана кривилась от отвращения. Молодой Етон был ей куда противнее старого. Старый хотя бы порой смотрел на нее с жалостью в выцветших глазах, гладил по голове морщинистой рукой, и тогда она чувствовала, что муж доподлинно не желает ей зла. Но молодой… В его присутствии, как теперь вспоминала Величана, сам воздух становился режущим и неведомая злая сила начинала давить на сердце. При нем она ощущала себя даже не женой – добычей. И думалось порой: может, и к лучшему, что этот муж достался ей дряхлым старцем, а не молодым хищником. Старый ее с собой на тот свет утянет – а молодой живьем бы съел.

Лишь одна мысль приносила ей проблеск радости – и вместе с тем неотделимую горечь. Лют киевский… Эти странные глаза, зеленовато-серые при ярком свете и карие в полутьме… Она считаные разы видела его улыбку, но от улыбки это суровое лицо освещалось, и будто летнее солнце всходило среди мрачной зимы… Даже в воспоминаниях красота этого лица отрадой проливалась на сердце, как прохладная вода в зной. Старые боярыни рассказывали, будто старший брат его, Мистина Свенельдич, был собой еще лучше – видать, изрядно он смутил их покой шестнадцать лет назад, – но Величана не верила, что можно быть лучше.

Приближение нынешних Купалий вместо радости наводило тоску. И чем ближе становился самый веселый день, тем тяжелее давила эта тоска. Была бы она по-прежнему девой… И будь Лют Свенельдич где-то поблизости… Зачем так думать, пустое это дело! – обрывала Величана сама себя. Он лет на девять-десять старше ее, у него неминуемо есть в Киеве жена, а то и две-три, и целый выводок вопящих чад… Но сердце не желало слушать рассудка и, будто подземная жила воду, гнало в душу волны образов. Как она, Величана, могла бы повстречать Люта возле купальского костра и вручить ему свой венок и себя саму – на долгое счастье, пока не вспыхнет крада погребальная…

О боги дорогие! Все решено – когда и с кем ей идти к дедам. Величана закрывала лицо ладонями и склонялась к коленям, будто от боли. Судьба поймала ее в силок, и нет у бедной пташки силы вырваться. Лют уехал в свой Киев почти шесть месяцев назад. А казалось – шесть лет миновало. Та зима уже вспоминалась, будто сказка. И он поди давно забыл ее… о чем ему и помнить? Небось плюется, как вспоминает Плеснеск – где его чуть не убили безо всякой вины и дорогие товары отняли. До Киева, как ей говорили, пути с три седмицы. Но в ее мыслях Плеснеск и Киев были так отделены друг от друга, будто их разделяли тридевять земель и три года странствий через леса и горы.

А земля бужанская готовилась отмечать приход лета. К полудню народ из Плеснеска и всей ближней округи собрался к святилищу – все хотели увидеть ее, княгиню молодую. За полгода перепутанные слухи о том, как волки пытались ее похитить и как она потом долго хворала, расползлись по округе, и теперь поглазеть на нее прибыли даже из дальних мест.

Величана ежилась под этими взглядами, но старалась не подавать виду. Ничего не поделать, теперь она – княгиня плеснецкая и должна делать то, что положено. Беленая сорочка с широкими вышитыми рукавами, красная плахта, красный узорный пояс, высокий убор молодухи с цветами и серебряными заушницами – она сияла красотой и свежестью, будто Заря-Заряница, и восхищенные возгласы поддерживали в ней бодрость духа. Никто не должен знать, как страшно ей вновь вступать на эту каменную вымостку перед капами, где той далекой уже зимней ночью ее валял по шкуре Пастух, а потом явился муж в молодом обличье. Оборотень, перекидывающийся сам в себя, господин ее судьбы…

Но ничто сейчас не напоминало о тех событиях. Склоны горы покрывала зеленая трава с цветами, радовали глаз белые, синие, розовые, багряные, желтые головки и венчики. На широком голубом небе лежали белые облака, и с ними перекликались такой же белизной новые праздничные сорочки собравшихся. Везде виднелись веселые лица, раздавались радостные голоса. Там и здесь запевали.

Но перед молодой княгиней толпа раздавалась, не дожидаясь, пока ее раздвинут гридни. Впереди плеснецкие девушки несли венки из священных трав – любистока, червонной зорки, «заячьих ушек», волошек, мяты, резеды. Потом шла Величана в огромном, как целый цветочный сноп, венке из синовницы и ярко-розовой полевой гвоздики, и свежее лицо ее в этом обрамлении было как солнце в венце лучей.

Под пение княгиню посадили на белого коня с золоченой уздой. Коня полагалось бы вести ее мужу, но Етону это было не по силам, и повод держал самый младший Чудиславов сын – Ладорад, сам удалой молодец, женившийся прошлой осенью. Из-под своего венка Величана видела лишь его венок – тоже высокий и пышный, и легко могла воображать, что ведет ее сам Ярила.

Радостные крики не смолкали ни на миг. Вот уже двадцать лет, с тех пор как Етон в последний раз овдовел, в этот день на коня сажали самую красивую молодуху, избранную из плеснецких жен, хотя по обычаю это была обязанность княгини, как ближайшей к богам. И вот теперь она, живое воплощение матери-земли, вновь была у плеснецкой чади. Радоваться не мешало даже то, что княжья дружина и по одному ратнику от каждого рода ушли к Горине, где ожидалось войско Святослава киевского. Воздух полнился надеждами: и война обойдет землю бужанскую стороной, и погода будет наилучшая для сенокоса, жатвы и молотьбы, и урожай выпадет невиданный, и справят по осени несчетное число свадеб, и скот принесет приплод, будто звезд на небе, и болезни не посмеют заглянуть, и народится детей столько, что в каждой избе будет семеро по лавкам… Оглядываясь с нарядного седла, Величана видела эти надежды в устремленных на нее сияющих глазах. От этого она чувствовала себя и молодой богиней, способной от щедрости своего сердца дать все это роду людскому, – и жертвой, из чьей крови, как в преданиях, прорастет дерево изобилия. Но боги лишь тогда благосклонно примут жертву, если она выберет этот путь по доброй воле.