Алексей Шеметов - Крик вещей птицы

— Честь имею кланяться, ваше высокопревосходительство, — сказал Лопухин и сел к столу. — Что же вы, Гаврила Романович, уже целую неделю ревизуете губернию, а ко мне и заглянуть не соизволите?

— Мне сказывали, что вы хвораете, ваше превосходительство, — ответил Державин.

— Да, три дня я лежал в постели. Лихорадка временами меня терзает. Но со вчерашнего утра я нахожусь в правлении. Да и не грех было бы вам, Гаврила Романович, навестить меня в моем доме.

— Недосуг, Дмитрий Ардалионович. Работы много.

— И каковыми же вы находите дела губернских присутствий?

— Отрадного мало.

— Вот как? Все худо?

— Да нет, не все худо. Очень хороши дела в вашем Главном народном училище.

— Да, наши народные училища могут служить образцами. Как Главное, так и уездные.

— Дмитрий Ардалионович, я прошу вас доложить мне письменно, каковы общие обстоятельства в губернии. Нет ли где недовольства в народе? Не назревает ли какое-нибудь хоть малое возмущение?

— Нет, в губернии и в этом смысле все обстоит благополучно.

— Ну, следственно, так и доложите.

— Хорошо, мое официальное донесение сегодня же будет у вас на столе. — Губернатор встал. — Не благоволите ли сегодня пожаловать ко мне на ужин, Гаврила Романович?

— Не смогу, Дмитрий Ардалионович. К утру надобно подготовить письменный доклад государю.

— Не советую омрачать его величество неприятными вестями. Он ведь может поручить проверку дел самому генерал-прокурору. Или членам Государственного совета.

Да, генерал-прокурор может за тебя заступиться, а в Государственном совете — твой родственник князь Лопухин и его приятель Трощинский, подумал Державин.

— Ну, сие уж дело его величества, — сказал он.

— Желаю здравствовать, — сказал Лопухин и вышел.

Часа через два его секретарь принес рапорт о том, что в губернии все благополучно и никакого недовольства и возмущения в народе не наблюдается.

Ну вот, теперь можно докладывать императору, решил сенатор.

Вечером он написал донесение, кратко изложив вскрытые губернские беззакония и запросив у его императорского величества позволение отрешить Лопухина от должности. А назавтра в полдень поскакал нарочный в Петербург.

Державин мог бы теперь отдохнуть, однако дотошный этот сенатор продолжал ходить в губернские присутствия и рыться в бумагах, обнаруживая вопиющие нарушения делопроизводства. И где бы он ни появлялся, в губернском ли правлении, в приказе ли общественного призрения или в какой-нибудь из трех палат, везде чиновники вскакивали и трепетали перед ним. В государственных учреждениях он всегда был строг и грозен, зато в своем хозяйстве, в доме и деревнях, он не проявлял никакой властной требовательности. В Званке, например, верховодила Дарья Алексеевна. Она уезжала на Волхов весной и возвращалась в Петербург только осенью, и званские крестьяне и дворовые побаивались ее, безропотно повинуясь требовательной, но справедливой барыне. Когда же приезжал туда Гаврила Романович, его никто не воспринимал как хозяина. Сколько раз он заставал на своих полях лежащих в тени перелеска мужиков, и они даже не поднимались, спокойно здоровались и приглашали его посидеть с ними на траве, поговорить. А вот чиновники в присутствиях вскакивали и трепетали перед ним.

Один лишь коллежский регистратор Сумской, чиновник последнего, четырнадцатого класса, не раболепствовал перед сенатором. Однажды, когда Державин, закончив обследование дел казенной палаты, выходил с площади губернских присутствий, Сумской догнал его за воротами арки и бесцеремонно придержал его за локоть.

— Хочу вам кое-что сообщить, ваше высокопревосходительство, — сказал он.

Они свернули влево и пошли к мосту, перекинутому через глубокий Березуйский овраг.

— Охотно вас выслушаю, мой юный друг, — сказал Державин.

— Губернатор послал нарочного в Петербург.

— Когда?

— На второй день, как вы послали своего. Тайно послал.

— Откуда же вам сие известно?

— Его секретарь проговорился.

— Где проговорился? В канцелярии?

— Нет, дружку своему сказал, городничему Батурину, а тот у себя дома бахвалился, что губернатору никакая ревизия не страшна.

Они стояли на середине моста. Державин, привалившись грудью к перилам, смотрел вниз. Там, в головокружительной глубине оврага, у подножий каменных двухъярусных арок, черными букашками возились в снегу ребятишки, скатившиеся с высоченного крутого склона. Как славно, старина, проехался ты намедни по Воробьевке на салазках, думал Гаврила Романович. В Казани катались с кремлевского холма. Полвека не садился ты на салазки, а вот здесь прокатился да еще прополз животом по льдистому снегу. Ублажился. Горькое, бедственное было твое детство, однако вспоминать его приятно. Что было, то мило. Время преображает прошлое… Как великолепен сей каменный мост с величественной каменной опорной аркадой! С обеих сторон оврага — добротные дома и гроздья церковных глав. Своеобразен и красив этот губернский город. Строился он, главным образом, в минувшем веке, а теперешний облик обрел, говорят, в последние два десятилетия, и заслуг Лопухина в сем нет ни капли.

— Так никакая ревизия, говорите, губернатору не страшна? — сказал Державин.

— Это не я говорю, а Батурин и Гужев, — сказал Сумской. — Губернатора-де никому не осилить.

— Ладно, друг мой, пускай говорят.

Они все еще стояли у перил. По мосту проезжали люди в санях и разных повозках, и кто-нибудь, кто знал Сумского и уже видел в городе сенатора, вероятно, дивился и недоумевал: что это могло свести тут высшего сановника и чиновника самого низкого звания — действительного тайного советника и коллежского регистратора?

— Скажите, юноша, вы-то не опасаетесь, что Дмитрий Ардалионович останется на месте? — спросил Державин. — Не боитесь его мести?

— Нет, ваше высокопревосходительство, не боюсь, — ответил Сумской.

— Рад сие слышать. Трусость подчиненных — вот что порождает наглость начальства. Держитесь смелее, друг мой, и вас не заклюют. Желаю вам бодрости духа.

Побольше бы в присутствиях подобных смельчаков, думал сенатор, возвращаясь на квартиру. Но беда в том, что многих из таких решительных чиновников власть обламывает или расплющивает, и одни из них погибают, другие, добираясь по лестнице до какого-нибудь значительного служебного места, научаются низко сгибаться перед высшими и попирать низших. Чего греха таить, и тебе ведь за долгие годы службы пришлось несколько раз преклониться перед сильными мира сего. Да, но это были кратковременные отступления, чтобы передохнуть, набрать сил и снова вступить в битвы с бесчестной вельможной знатью. Не однажды, рискуя жизнью, нападал ты на императорских персон-венценосцев. Посмотрим, как воспримет калужскую ревизию Александр Павлович. Курьер скачет в Петербург, а за ним — нарочный Лопухина. Может статься, что губернаторский гонец опередит и явится в столицу первым. Морозы ослабли, полетели лохматые белые хлопья. Темнеет. Что, уже сумерки? Или сие снежная заволочь? В доме Борисова зажигают огни. Только внизу, а верхний этаж еще темен.