Алексей Шеметов - Крик вещей птицы

Касательно до Каразина, согласно с его желанием писал я ему, что он может остаться в Москве. Пребываю навсегда с искренным уважением вам доброжелательный Александр.

Февраля 8, 1802 года».

«Гаврило Романович. Объявите губернатору Лопухину, чтобы он сдал должность свою впредь до указу вице-губернатору.

С-П-бург.

Февраля 8, 1802 года».

Державин прочел эти рескрипты стоя. Прочел и сильно хлопнул Соломку по плечу.

— Рухнул дуб-то, рухнул! — сказал он, торжествуя. Потом сел за стол и вынул из большого синего конверта остальные бумаги — прошение помещицы Домогацкой и жалобу Лопухина на ревизора.

Губернатор писал, что сенатор Державин завел в Калуге настоящую тайную канцелярию и жестокими пытками домогается и требует от обвиняемых и свидетелей ложных показаний; что на одном из допросов умер помещик Гончаров, замученный истязанием; что жестокостями державинской тайной канцелярии встревожена вся губерния и что он, губернатор, ожидает дурных последствий и возмущений в народе.

— Вот так мерзавец! — сказал Державин. Он откинул жалобу Лопухина, встал и зашагал взад и вперед. — Таких подлецов, пожалуй, свет еще не знал. Ладно, Дмитрий Ардалионович, мы завтра же опровергнем твою нелепую клевету.

Утром Державин явился в губернское правление и сразу прошел в кабинет Лопухина. Тот сидел за своим красным столом и мирно беседовал с Козачковским. Никакой грозы губернатор, конечно, не ждал, надеясь на высокопоставленных петербургских заступников, которые передали его жалобу государю и успели, наверно, письменно успокоить подследственного друга.

— Господа, я должен вам огласить волю его императорского величества, — сказал сенатор. Он подсел к столу и вынул из портфеля второй (краткий) рескрипт Александра. — Государь повелевает мне объявить вам, Дмитрий Ардалионович, чтоб вы сдали свою должность вице-губернатору. Впредь до указа. Прочтите сии строки.

Лопухин побледнел, розоватые щеки побелели, как обмороженные. Листок рескрипта трепетал в его дрожащих пальцах.

Вон как пронял тебя страх-то, подумал Державин. Не узнать молодца. Да, все жестокие злодеи ужасно трусливы.

Лопухин опустил листок на красный бархат, смятенно посмотрел на Козачковского. А тот не мог поднять взгляда на бывшего властелина, сидел, виновато понурив голову.

— Алексей Федорович, — сказал Державин, — с сей минуты все дела губернского правления ложатся на вас.

— Позвольте, ваше высокопревосходительство, — заговорил, несколько оправившись, Лопухин. — Государь император должен был написать мне лично. Я жду от него ответа на мое письмо.

— Ждите, но от должности вы уже отрешены.

— По вашим ложным наветам! — вдруг крикнул Лопухин, и его белое лицо тут же вспыхнуло, покраснело. — Смотрите, милостивый государь, не сломайте себе голову. Я сегодня же напишу в Сенат, в Государственный совет и самому государю.

— Сего права у вас никто не отнимет, ваше превосходительство.

— Я сам поеду в Петербург и попрошу проверки ваших здешних дел.

— Поезжайте, Дмитрий Ардалионович. Поезжайте в Петербург, но сперва сдайте должность. Или вы не хотите подчиниться повелению императора?

— Рескрипту его величества повинуюсь и должность сдаю. Да, временно сдаю. — Лопухин встал. — Прошу, Алексей Федорович, — сказал он, пригласив вице-губернатора в свое кресло широким жестом. И гордым шагом вышел из кабинета.

Козачковский оставался сидеть у стола с опущенной головой.

— Ну а вы что закручинились, Алексей Федорович? — сказал Державин.

Козачковский тяжко вздохнул.

— Несдобровать мне на сем месте, — угрюмо кивнул он на опустевшее губернаторское кресло. — Нарочный Дмитрия Ардалионовича побывал у генерал-прокурора Беклешова, у князя Лопухина, у Трощинского, у Торсукова. Они уверяют, что защитят губернатора.

— Откуда вам сие известно?

— Да сам Дмитрий Ардалионович только что говорил тут вот.

— Алексей Федорович, вам отступать некуда. Принимайтесь за дело. Прошу вас немедля собрать всех обвиняемых и свидетелей, коих я опрашивал. Предложите им письменно ответить, подвергались ли они пыткам и угрозам во время опросов. Сие должно сделать сегодня. Надеюсь, вы меня поняли?

— Понял, ваше высокопревосходительство, — вяло ответил Козачковский.

— Да встряхнитесь же, Алексей Федорович! Что за рабский страх! Смею вас уверить — Лопухин больше не будет здесь властвовать. Действуйте смелее. Повторяю, немедля соберите обвиняемых и свидетелей. Опросите их. Я при сем присутствовать не буду. Ухожу, дабы никого не стеснять и не смущать. — Державин встал. У двери он обернулся. — Завтра встретимся здесь и поговорим о ваших предстоящих губернаторских делах.

Но назавтра они встретились не здесь, а в прежнем кабинете Козачковского (он еще не решился занять лопухинское кресло), и поговорить о предстоящих делах правления им не пришлось.

Алексей Федорович, исполняя сенаторское предложение, действительно собрал вчера всех обвиняемых и свидетелей, получил от них письменные показания и утром вручил все это сенатору. Державин бегло просмотрел журнал опросов и вдруг швырнул его Козачковскому.

— Чушь! — крикнул он и, вскочив со стула, заметался по кабинету. — Что вы сделали? Я предлагал вам опросить людей, подвергались ли они пыткам и угрозам. А что вы мне подсунули?

Козачковский, ошеломленный гневом сенатора, сидел за столом ни жив ни мертв.

— Я спрашиваю, что вы мне суете? — кричал Державин. — Суете ответы на те же вопросы, на которые я уже имею показания. Как изволите сие объяснить? Вы что, заново начинаете следствие? Кто вам сие позволил? Кто поручил? Не Лопухин ли? Или его петербургские защитники? Молчите? Язык отнялся? Боитесь и не ведаете, что творите. Черт знает что! Непостижимо. Тени Лопухина боитесь. Вдруг, мол, он вернется — так? Да его надобно в смирительный дом, вот куда, вот кого, а не Гниду, а вы трепещете, мерзость какая, суете мне нелепый журнал — не подло ли? — Державина обуяла уже та крайняя ярость, какая всегда мешала ему говорить логично и стройно. — Да, сударь, подло! — гремел сенатор. — Роптали тут по-за углам, а кто осмелился поднять голову? Ропщем, ворчим: «беспорядки, лихоимство, произвол», — но кто же, кто, спрашивается, наведет порядок, коли кругом мерзавцы да трусы? Одни все и вся попирают, другие валятся им в ноги. Тени злодея боитесь, господин статский советник! Не стыдно? Какой-то коллежский регистратор и тот не боится, а вы трясетесь, взадпятки наладились, оробели. Кому же я верил, остолоп этакий! Верил, просил императора определить вас на высокую должность, и вдруг вон как обертывается, суете мне чушь, передопрашиваете уже опрошенных мной людей. Что сие значит? Нет, ваше высокоблагородие, вам не увернуться. Извольте-ка сегодня снова собрать всех обвиняемых и свидетелей. Опросите каждого, каким пыткам и угрозам он подвергался. И никаких других вопросов. Надеюсь, теперь-то вы меня поняли?