Алексей Шеметов - Крик вещей птицы

Ярость Державина иссякала, он говорил уже спокойнее, шагал все тише, потом сел к столу.

— Все поняли, Алексей Федорович?

— Да, ваше высокопревосходительство, теперь понял, — сказал Козачковский, малость оживившись. — Позавчера не совсем уразумел ваше предложение, да и в самом деле робость взяла, правду сказать. Губернатор предостерегал от опасности, предрекал плохие последствия.

Державин уже пожалел, что накричал на этого доброго, честного, но слабого человека. Государь призывает к умеренности в расследовании. Однако как можно быть умеренным с наглым Лопухиным? Нет, подлецу — никакой пощады. А ведь этот-то не подлец. Следовало бы сдержаться, обойтись без крика. Совсем перепугал беднягу. Надобно его успокоить.

— Алексей Федорович, неужто все еще верите, что Лопухин вернется на губернаторство?

Козачковский пожал плечами.

— Да мне уж теперь все равно, ваше высокопревосходительство. Вернется — я уйду в отставку.

— Клянусь честью, он не вернется, и вам не понадобится уходить в отставку. Вы еще молоды, полны сил, честны, только обресть бы вам гордую смелость да твердость характера. Именно смелых, твердых и честных деятелей не хватает России, чтоб установить в державе истинный порядок и законность. Не сомневаюсь, вы с пользою послужите отечеству. Приложите все усилия, вам надобно побороть свою, простите, трусость. Поймите, ничто так не унижает человека, как сия поганая трусость. Рим погиб из-за страха и унижения граждан перед разными Калигулами. Вашего калужского Калигулу, слава богу, удалось низложить. Вам, Алексей Федорович, предстоит наводить порядок в губернии. Мужайтесь, друг мой. Беритесь за дело смелее. Не сгибайтесь перед высшими и не топчите низших. Позвольте мне на сие надеяться. Я верю вам.

— Покорнейше благодарю вас, ваше высокопревосходительство, — сказал Козачковский, совсем уже оттаяв и затеплившись. — Почитаю за честь слушать ваши наставления. Завтра я представлю вам другой журнал опросов. И берусь за дела губернского правления.

— Ну, с Богом, Алексей Федорович.

Да, Козачковский преодолел свое колебание, решительно отошел от лопухинской оборонительной линии и приступил к исполнению губернаторской должности. В первую очередь он вторично опросил (и уже по сути дела) обвиняемых и свидетелей и передал все ответы сенатору, и в этих показаниях не оказалось ни единой жалобы на следователя, ни малейшего даже намека на пытки и угрозы, которые пытался приписать ему Дмитрий Ардалионович.

Основное расследование Державин закончил. Но к нему один за другим потянулись жалобщики из уездов, узнавшие о падении лопухинской тирании. Они ехали прямо в дом Борисова, и гостиная купца обратилась в приемную сенатора. Здесь он принял и помещицу Домогацкую, в рассмотрение дела которой велел «взойти» сам император. Канцелярского дела сей помещицы Державину покамест не удалось найти ни в губернском правлении, ни в палатах, а просительница, захудалая дворянка, оказалась такой бестолковой, что никак не могла вразумительно объяснить суть ее тяжбы. Она то и дело утирала платком заплаканное лицо и беспрестанно толмачила, твердя, одно и то же — что ее разорили, отняли именьишко, что живет она хуже какой-нибудь однодворки, даже хуже простой крестьянки и что во всем этом виноват лиходей-губернатор, которого, слава тебе господи, спихнули-таки с места, но что она-то осталась ведь нищей. Державин долго слушал ее причитание, тут же неоднократно читал присланную императором ее невнятную жалобу и насилу-насилу разобрался в сем запутанном деле.

К вечеру он поднялся в свою комнату с тяжелой мутной головой, скинул сюртук, стянул сапоги и прилег на диван. Нет, отсюда до самого лета не выбраться, если не остановится поток жалоб, думал он. Всплывают и всплывают мерзости лопухинского управления. Столько, негодяй, наплутовал, напутал, что и за год не распутать. Однако главное-то сделано. Злоносный дуб свален. Не зря ты трудился, мужик. Врешь, Гужев, топор-то оказался не так уж туп. Державин рубить умеет. Нет, как ни говори, а служба его имеет немалое значение. Может быть, в ней больше смысла и пользы, чем во всей его поэзии. Может быть, потомки выше оценят дела Державина, чем его поэтическое витийство. Надобно все-таки описать свою жизнь. И писать следует как бы о совершенно постороннем человеке, отрешившись от слова «я». «Я» заставляет или притворно скромничать, или самолюбиво бахвалиться, или скрывать свои пороки.

Замысел такого собственного жизнеописания мелькнул в его голове еще в дороге из Петербурга в Москву, и теперь мысль эта опять вернулась и затрепыхалась. Гаврила Романович даже приподнялся на диване, облокотившись на тугую сафьяновую обивку. Да, надобно объяснить потомкам свои дела и поступки. О тебе распространяются всякие нелепые толки и сплетни. Завистливые литераторы болтают, что ты угодливый певец царей. Цари же не терпят твоей прямоты и дерзости. Даже Фелица не раз жаловалась придворным сановникам, что ты нещадно с ней бранишься. Но самые ядовитые слухи распускали и распускают о тебе всесильные вельможи — сии ослы, осыпанные звездами наград. Они ненавидят тебя за то, что ты воспел знаменитых полководцев, а их облаял злыми стихами. Да поймите же, господа ослы, Румянцев и Суворов были достойны и более высокой похвалы, чем державинская. А венценосцев Державин не столько воспевал, сколько наставлял и поучал их, рисуя идеал истинно справедливого правления. Нет, сего вам не понять, почтенные тупицы. Сие поймут, может быть, только потомки. Вот для них-то и надобно описать свою жизнь. Так, мол, и так, — Державин не был безгрешным ангелом, однако же не был и мерзавцем, бесчестным льстецом. Все, чем Бог одарил его, он отдавал без остатка тому делу, чтоб в России восторжествовали правда и порядок. А ежели ему мало удалось преуспеть в сих устремлениях, — не взыщите, не хватило, стало быть, сил. Один в поле не воин. И все же сенатор и поэт Державин не так уж и мало принес пользы отечеству. Не раз вступал в смертельные битвы с человеческой подлостью. Взять хотя бы нынешнее следствие. Свалил ведь вон какого матерого злодея… Надобно будет описать и сию калужскую баталию, чем бы она ни кончилась. Да, конец не совсем еще определился. Петербургские покровители Лопухина могут восстановить его в должности. Чего доброго, уговорят государя отменить принятое им решение. Нет, нет, сему не бывать! Державин привезет целую кучу неопровержимых документов. И нельзя более задерживаться в Калуге.

Он встал, надел сапоги и пошел к секретарю.

В комнатушке секретаря уже горели свечи. Семен сидел за столом, заваленным бумагами. Парень отгулялся. Третьи сутки сидел в своей келье, не выходя из дома, не встречаясь ни с кем из обретенных в Калуге приятелей. Он составлял реестры и экстракты расследованных и рассмотренных сенатором дел и жалоб.