Аннетте Хесс - Немецкий дом

– Папа? Что случилось?

– Эта спина меня доконает. Я не стал говорить матери, она уже спит.

Ева тихо закрыла за собой дверь и подошла к нему.

– У тебя кончились таблетки?

Людвиг открыл красные, воспаленные глаза.

– Они так бьют по желудку.

Ева, не снимая пальто, села на диван и посмотрела на отца. Ей было очень его жалко. У нее у самой почти заболела спина.

– Это мне посоветовала Ленце. У ее мужа тоже часто болит спина. Лечь на пол и поднять ноги… Вроде бы так меньше давления на межпозвоночные диски. Проклятые диски…

Не глядя на Еву, Людвиг поохал и совсем иначе, чем обычно, спросил:

– Ну, что было сегодня интересного?

Ева вспомнила двух отцов, которых видела сегодня, и неожиданно для себя сказала:

– Были двое мужчин, оба потеряли свои семьи.

С минуту Людвиг лежал неподвижно, затем снял ноги с кресла, с трудом перевернулся на бок, встал на четвереньки, потом на колени. Выругался. Он по-прежнему не смотрел на Еву.

– В войну многие потеряли семьи, дочерей, а прежде всего сыновей, – сказал он.

– Но тут другое. Людей сортировали…

Людвиг рывком встал и выпрямился.

– Да, я рад, что не пришлось на Восток. Ну, дочь, а теперь расскажи, сколько комнат у Шоорманов, – вдруг весело попросил он.

Ева раздраженно смотрела, как отец выключает торшер, дважды дернув шнурок – по одному движению на каждую лампочку. Вжик. Вжик. В комнате стало темно. С улицы проникал слабый свет, и отец вдруг показался большим черным духом.

– Папа, в этом лагере в день убивали тысячи людей. – Ева с удивлением отметила, что голос ее прозвучал чуть не с упреком.

– Кто это говорит?

– Свидетели.

– Прошло столько лет… Память может подвести.

– Ты полагаешь, они говорят неправду?

– Я уже сказал, что думаю насчет твоей работы.

Ева испугалась, таким несговорчивым она еще отца не видела. Людвиг хотел выйти и уже открыл дверь. Ева встала, нагнала его и, понизив голос, сказала:

– Но это должно выйти наружу. И преступления должны быть наказаны. Не могут же они и дальше просто так жить на свободе.

К ее полной растерянности Людвиг ответил:

– Да, конечно.

И оставил Еву в темной гостиной. Еще никогда отец не был таким чужим. Ужасное чувство, но, наверно, сейчас пройдет. Тут она услышала позади шум и ритмичный шорох, потом скулеж. Пурцель сидел на ковре и вилял хвостом.

– Пурцель, маленький мой, ты еще раз хочешь на улицу? Ну пойдем.

Ева перед домом ждала, пока Пурцель управится со своими делами. Боль в животе утихла. Она набрала побольше воздуха и, выдохнув, проследила глазами за облаком пара, еще раз сильно выдохнула, облако вышло больше. Пурцель все обнюхивал, в том числе свой фонарь, но не садился. «Что-то с ним не так», – подумала Ева и поплотнее запахнула пальто. Сегодня ночью будет мороз. На припаркованных машинах уже образовался иней. Как слой сахарной пудры. Только одна машина еще была темная. В ней сидели два человека, их головы все время сливались в одну. Ева узнала Аннегрету, которая целовалась с мужчиной. Ева отвернулась и резко затянула Пурцеля в дом. Наверняка опять женатый.

Шел третий час. Ева набросила на себя второе одеяло, но согреться не могла. Перед глазами мелькали дневные картинки. Отец лежит на спине. Суровый Юрген. Свидетель, который, обмякнув, сидит в гримерке, подобно птице, что ударилась о стекло и теперь прислушивается к себе – выживет она или умрет. Девушка на платформе, которая раскрывает ладонь, после того как увели ее бабушку, в руке кусочек мыла. Жена главного подсудимого в дамской комнате, которая рядом с ней моет руки.

Ева попыталась навести порядок в своих чувствах: любовь, страх, невозможность поверить, странное чувство долга, чужие непонятные истории. Как и родители, как и сестра, она долго не могла уснуть. Только Штефан глубоко спал, растянувшись поперек кровати, возле которой были разбросаны солдатики и крошки кекса. Когда около четырех Ева заснула, ей приснился сон. Фрау Тройтхардт в несоразмерно большой кухне готовит в огромной кастрюле оленье рагу. Возле кастрюли высится куча мясных обрезков размером почти с самое фрау Тройтхардт. Ева говорит ей: «Это слишком много на двоих». Та нетерпеливо смотрит на Еву: «Я вам все-таки покажу. Просто посмотрите сюда». Фрау Тройтхардт берет кусок мяса и бросает его в кастрюлю, потом еще один, еще. По очереди.

Серьезных морозов больше не было, хоть их и боялись. Зима незаметно отступала, «уходила по-французски», как говорил Людвиг Брунс. Теперь все ждали хорошей весны. По вторникам и четвергам Ева работала в доме культуры, а по понедельникам ходила в прокуратуру, где переводила письменные документы. Теперь она часто видела сны, что было ей несвойственно. Ей снились люди, с которыми она днем сидела на свидетельской трибуне. Чаще всего они начинали говорить и не оставляли ей времени найтись с ответом.

Лагерь чудовищным образом становился ей родным: бараки, хозяйственные корпуса, распорядок. Дома ей не с кем было об этом поговорить. Родители, Аннегрета и слышать не хотели о процессе. Они даже пролистывали статьи, которые почти каждый день появлялись в газетах. Ева начала записывать в синюю школьную тетрадку то, что слышала за день. Первоначальное чувство, что она как-то связана с лагерем, что узнаёт людей, жену главного подсудимого, не уходило.

Она познакомилась с другими девушками – секретаршами в прокуратуре, стенографистками в суде. Во время перерывов они вместе обедали, обсуждая моду и танцевальные площадки. О том, что происходило в зале, они не говорили.

По вечерам, если Юрген никуда ее не приглашал, они созванивались. Вальтер Шоорман с мачехой, вернувшись с острова, не заметили, что Ева была в доме. Фрау Тройтхардт их не выдала. Она теперь, как рассказывал Юрген, часто ему подмигивала. Ей явно нравилось быть сообщницей. Состояние отца не ухудшилось. Напротив, морской воздух, как он сам неоднократно говорил, «прочистил мозги». К радости и огорчению Юргена, отец решил принять участие в составлении нового каталога. Юрген хотел поместить на обложку женщину в норковой шубе. «Отец, нам нужно выбираться из твоей дешевой коммунистической норы!» Но Вальтер Шоорман настаивал на том, что обложку должны украсить дети, играющие на снегу. «Дети наше будущее. Но тебе, вероятно, это невдомек, Юрген». Состоялся жесткий разговор.

Ева каждый день ждала, что Юрген представит ее отцу и его жене. Но приглашения не поступало, а спросить Ева не решалась. Они ходили на танцы или в кино, а когда их никто не видел, целовались. Иногда Юрген гладил ее бедра или грудь. Как будто они не планируют совместное будущее, так казалось Еве. Как-то они пошли на шведский фильм, о котором все перешептывались с расширенными глазами – стенографистки и секретарши в суде, коллеги Аннегреты в сестринской. На фильм пускали только с восемнадцати лет, Ева непременно хотела его посмотреть и с растущим возбуждением следила за женщиной, которая не имела никаких барьеров в половом отношении. Когда на трехметровом экране во второй раз показалась ее обнаженная грудь, Юрген встал и вышел из зала. Ева раздраженно пошла следом и затянула его на неосвещенное крыльцо оружейного магазина «Вилл».