Анастасия Туманова - Горюч камень Алатырь

– Смотри, тлеет уж… – тихо сказала Устинья, выдирая рогулину с рубашкой из земли и устанавливая её подальше. Мальчишка молчал, уткнувшись непросохшей, лохматой головой в колени. Острые лопатки его чуть заметно вздрагивали. Чуть поодаль скорчилась в комок Василиса. Устинья подошла к ней.

– Васёна, подь к огню. Разденься, обсохни. Застынешь ведь насмерть. И всё тогда… Всё тогда вовсе зряшным окажется.

Василиса даже не подняла головы. Устинье насильно пришлось поднять её и, как животное, отвести к яркому огню.

– Разденься. За дитём посмотри. Отойти мне надо. Да что ж мне с тобой, как с малой, возиться-то?!. – ругаясь сквозь зубы, она заставила Василису стянуть мокрый, тяжёлый азям, сама распустила ей волосы, перебросила на спину, чтобы пряди не занялись от случайно прилетевшей искры. И, стараясь не смотреть на худые, неподвижные, скорчившиеся у огня фигурки, зашагала к реке.

Там, у самой кромки воды, обхватив руками колени, сидел Ефим. В сумерках его фигура сливалась с прибрежными утёсами, и Устинья не сразу разглядела мужа среди камней. Подойдя, она села рядом. Ефим не обернулся. Они долго сидели не двигаясь, не разговаривая. Сумерки сгустились в плотную темноту. Со стороны костра ветер приносил запах дыма и смолы. В очистившемся небе ровно горели холодные, высокие звёзды. Равнодушно искрилась в седом лунном свете река.

– Подождать, может?.. – вдруг спросил Ефим – и Устинья до холода на спине испугалась этого незнакомого голоса. – Хоть два-три дня тут посидеть. Может, выгребется Антипка из дыры-то? Вдруг сдюжит?

Устинья молчала. Горло стиснула такая судорога, что больно стало дышать. Звёзды над ними горели всё ярче, обведённые голубыми кольцами свечения. Тихо бормотала невидимая вода в реке. На каменистой косе бесстрашно плескался, ловя рыбу, какой-то зверёк. Мимо Устиньи, почти задев её мягким крылом и на миг загородив луну, беззвучно пронёсся сыч.

– Я себя без него и не помню, – Ефим по-прежнему не шевелился, говорил, казалось, сам с собой, глядя на играющую в реке лунную рябь. – Завсегда вместе были… а теперь-то как? Что я без него-то?..

Устинья тихо заплакала, уткнувшись лицом в колени.

– И ведь понесло его! – вдруг почти с ненавистью, сквозь зубы выговорил Ефим. – Понесло к чертям на вилы – через тайгу! За-ради Васёнки этой! Кабы не эта ведьмища – выплыл бы он!

– Не греши, Ефим. Она не виновата. Нет виноватых-то. Значит, время подошло…

– Время?! – Ефим резко развернулся к жене. Лунный свет по-волчьи блеснул в его глазах. – Нет, Устька, то не время! То судьба проклятая! Да кабы знать… Кабы только знать, что вот так повернётся! Я бы своими руками эту Васёнку придушил!

– Ефим, да бога ради! Услышит она…

– Всё бы отдал для него, шкуру бы с себя снял… – Ефим вдруг запнулся на полуслове. Чуть слышно, упрямо выговорил, – Тебя бы только – нет… Тебя бы – никогда…

– Типун тебе на язык, что несёшь-то?! – хрипло вскричала Устинья, со всей мочи стукнув мужа по спине кулаком. – Что мелешь, ирод?! Его уж на свете нет, а ты всё… Господи, Ефим, Ефи-им… будь она проклята, будь она проклята, доля наша собачья!

Ефим вдруг обхватил её, прижав к себе так, что хрустнули кости. Устинья чудом не задохнулась, оказавшись намертво притиснутой к пропахшей потом и смолой, мокрой насквозь рубахе мужа.

– Господи… Пусти… раздавишь… Ефим… мокрый весь, выстынешь, господи… тебя ещё не хватало! Что я одна в тайге с дитями смогу?.. Ну, что ж делать… Ничего… ничего не сделаешь… Значит, без Антипа теперь… сами… как-нибудь…

И тут силы оставили её. И, устав крепиться, Устинья разрыдалась в голос. Ефим крепко сжимал её в объятиях. Сверху, холодные, сияли звёзды, тихо бормотала река. Равнодушная, кривилась в чёрном небе луна.

– Так вы не позволяете мне, маменька? – Николай Тоневицкий старался выглядеть спокойным, но его карие глаза блестели обиженной детской слезой. – Не позволяете?! Зная, почему я иду на это? Зная, что это, может быть, единственная возможность спасти человека…

– Nicolas, вы уже не в том возрасте, чтобы я могла позволить или не позволить вам что-то, – негромко возразила Вера. – Вам двадцать один год. Вы взрослый и умный человек. Успокоившись, вы сами поймёте, что жениться для того, чтобы кого-то спасти, – глупо.

– Глупо?! – Николай вскочил со стула, гневно заходил по комнате. – Я, признаться, не ожидал от вас, маменька! Вы ведь знали всё с самого начала, я ничего не скрывал от вас! Вы знаете, какова жизнь Ольги… госпожи Семчиновой! Я рассказывал про её полоумную матушку… и не смотрите на меня так! «Полоумная» в данном случае – не оскорбление, а медицинский диагноз! Это в самом деле умалишённая особа, от которой Ольга никуда не может деться! Мать не позволяет ей учиться, развиваться, работать над собой! Мотает ей нервы истериками и воплями! Незаслуженно оскорбляет по сто раз на дню! Давеча Олины записи к лекциям сожгла в печи! Можно ли терпеть такие издевательства?

Вера только вздохнула. Она знала, что младший пасынок прав.

– Вы же знаете Олю, маменька! Знаете её ум, её способности! Её жадность к развитию, стремление к тому, чтобы и другие развивались! На ней вся наша воскресная школа держится! Это ведь огромный талант и терпение надо иметь, чтобы учеников наших, которые книгу только в церкви у попа видели, азбуке научить! И счёту, четырём действиям арифметическим! Ей бы в университет – она бы всех студентов за пояс заткнула! Помните Прудона? Я полгода штудировал – так и не осилил! А Ольга не только прочла, но ещё и нашла несколько мест, где, как ей кажется, Прудон не прав! И умудрилась доказать это! Она уроками зарабатывает столько, сколько не каждому мужчине под силу! Содержит и себя, и матушку, и Федотыча! И вынуждена терпеть над собой власть злой, ограниченной, ни капли её не любящей особы, которая… Маменька, ведь она говорит о собственной дочери немыслимые гадости! По всему переулку ходит и всем встречным рассказывает! Обвиняет Ольгу в таких вещах, что мне даже совестно вам пересказать! Им уже ворота дёгтем мазали, а госпожа майорша, кажется, тому только рада! Как можно выносить такое, скажите?!

– Коля, успокойтесь… я понимаю вас, – Вера поправила фитилёк в лампе, и выровнявшийся свет окатил стену с портретом её отца. – Я согласна, Ольга Андреевна умная и развитая барышня. Грустно, что судьба её складывается так печально, но…

– …но общество наше таково, что исправить эту несправедливость невозможно! – сердито перебил Николай. – Ольга уж уходила от матери, та её через суд домой возвращала! И ведь позор какой, Ольге ведь уже девятнадцать лет, она взрослый человек, способный сам себя прокормить! Согласитесь, что это несчастье – иметь такую мать!