Алексей Зубков - Все дороги ведут в Геную

Скучающие стражники выгнали на погрузочную площадку осужденных за особо тяжкие преступления.

Здесь пора уже отметить, что вера в исправляющую магию пенитенциарных заведений для XVI века все еще не характерна, но в некоторых прогрессивных местах, и в том числе в Генуе, уже начали привлекать осужденных к тяжелому труду. Хотя и не всех. Так что ломают камни в каменоломнях или гребут на галерах более-менее вменяемые и договороспособные, которые приговорены непосильным трудом возмещать нанесенный ущерб. А особо опасных и антисоциальных преступников по старинке судят и вешают. Сажать на весла арестантов на то время относительно новая и не всеобщая тенденция. По морю ходят галеры как с наемными гребцами, так и с прикованными.

- Я пришел дать вам волю! - начал Тодт.

- Кто ты такой? - поинтересовалось преступное общество.

- Я Тодт, капитан солдат с "Санта-Марии" брата Иоанна, гроза нехристей, слуга Господа, страшный и справедливый, принимающий всех добровольцев.

- Не гони! - сказало преступное общество, - Ты понимаешь, к кому ты пришел?

- Мне нужны те из вас, кто был матросами или гребцами.

- Крестьян тут нет.

- Вы хотите снова увидеть море?

Преступники заволновались, и Тодт понял, что затронул важную струну в их душах.

- Вы сгниете за решеткой или будете казнены и попадете в ад. Не сейчас, так в обозримом будущем. Вы знаете, что в аду, среди огня, сковородок и скрежета зубовного только и разговоров, что о море? Вы хотите снова увидеть лунную дорожку? Хотите снова встретить рассвет над волнами? Вы знаете, что те, кто погиб во имя Господа, даже в аду стоят несоизмеримо выше, чем те, кто был казнен за грехи? Господь милостив, и он рано или поздно простит своим воинам прегрешения земные.

- Мы здесь, потому что мы нарушаем заветы Господа.

- Вы здесь потому, что пролили кровь добрых христиан. Я принес вам волю взамен на согласие проливать черную кровь мавров и османов. Вспомните попутный ветер, плеск весел по шестнадцать гребков в минуту, звук удара борт в борт, кислый запах пороха, которым пропитан воздух после первого залпа, звон железа и соленый вкус крови! Вспомните то чувство любви к жизни и свободе, когда, вылезая из-под груды тел, вы видите рваные чулки капитана, а не чужие туфли с загнутыми носами!

- Хорошо сказано, но нет. Ты не наш.

- Я такой же грешник, как вы. Может даже больший, чем многие. Два года назад я убил епископа, и с тех пор я служу Господу на море.

- Епископа? - присвистнул кто-то из преступников.

- В священных стенах монастыря, - усугубил Тодт.

- Не из-за бабы случайно?

- Нет. Мы не сошлись по богословским вопросам.

- Кинжалом в спину? - спросил другой.

- Нет, это был честный поединок.

- Беда... - протянул один из стражников, - Я-то думал на старости лет в монастырь податься, а там, оказывается, все как тут.

Вперед вылез седой мужик, непохожий на местного. Его щеки были распороты прямыми крестами, на левой вроде как зажило, а на правой один шрам до конца не сросся.

- Сдается мне, я знаю, кто ты. Не был ли ты при Мариньяно?

- Я был при Мариньяно, - ответил Тодт, - Я еще как был при Мариньяно! Это ко мне пришли молодые волки, жаждавшие крови. Это я разбудил кардинала Шиннера. Это я вел баталию на штурм батареи ландскнехтов. Это мы с Бернским Быком уже заклепывали пушки, когда появилась кавалерия.

- Не тебя ли звали "Безумный Патер"?

- Меня.

- Ты зря тогда все это начал. Мы потеряли много отличных парней. Ни за хрен. На ровном месте. Там был сам король Франциск, и с ним де Баярд и Маркус из Кельна. Маркус из Кельна отбил свои пушки, а потом появилась кавалерия, и мы не смогли подавить ландскнехтов.

- Я помню. Много лет я водил воинов в бой не ради Господа, а ради алчности, гнева, гордыни, чревоугодия, похоти. Я молюсь, чтобы Господь простил меня.

- Ты просто брехун в сутане, посылающий людей на смерть! - крикнул кто-то из местных.

Тодт задумался на минутку и стащил через голову сутану, а потом и нижнюю рубашку, оставшись только в коротких подштанниках.

Преступники отступили на шаг, и даже стражники вздрогнули.

Грудь, живот, руки и бедра старика были исчерчены множеством шрамов. Белых, розовых, голубоватых, темно-красных. От клинков, от дубинок, от пуль, от ожогов, даже вроде от укусов. Между шрамами и поверх шрамов кожу покрывали синие точки несгоревшего пороха - следы от выстрелов с близкого расстояния. Каким-то чудом на этом фоне выглядели почти целые кисти рук и нетронутое шрамами лицо.

- Повернись, - скромно попросил кто-то.

Тодт повернулся. Белую спину пересекали всего два шрама, на правой лопатке и под левой.

- Не всегда соратники хорошо прикрывают спину, - как бы оправдываясь, сказал он, - И не всегда есть достаточно соратников, чтобы ее прикрыть.

- Вот дьявол, - произнес кто-то.

- Что?! - рявкнул Тодт, оборачиваясь.

- Простите, отче.

- Десять "Аве Мария" и десять "Отче наш".

- Да-да, конечно.

- Слушайте братва, я все понимаю, он реально крутой чел, но пойти с ним это как в мясорубку прыгнуть, - сказал кто-то из быстро соображавших.

- Кто хочет жить, кто весел, кто не тля - готовьте ваши руки к рукопашной. А крысы пусть уходят с корабля - они мешают схватке бесшабашной, - произнес Тодт строки, откуда-то всплывшие у него в голове.

- Никогда вам не увидеть нас, прикованными к веслам на галерах! - крикнул кто-то из заключенных, - Лучше уж дробить камни!

- Точно, - подтвердил другой, - Падре, Вы понимаете, что тут собрались как раз те, кто отвертелся от гребли на галерах?

- Э-э-э... - растерялся Тодт. - Извините, что сразу не сказал. Вы подумали, что я хочу вас купить, чтобы вы гребли как рабы? Нет, ничего подобного. У нас венецианский порядок. Гребцы получают жалование. И вообще мне сейчас нужны не гребцы, а матросы на паруса.

Лица арестантов даже несколько подобрели. Похоже, это оказался самый сильный аргумент.

- Так бы сразу и сказал, - ответил кто-то из них, - Но я все равно не пойду.

- Возьми меня, - тихо сказал высокий седой преступник, за ногами которого на цепях волочились камни. Лоб первого добровольца над правым глазом украшала вмятина размером с яйцо.

- Э, Мятый, тебя не отпустим, - возмутился стражник.

- Возьми меня, капитан! - крикнул Мятый, упав на колени, - Я матрос, я умею ставить парус, могу ловить ветер, могу стоять на руле. Готов пойти хоть гребцом, хоть солдатом!

Он рванул рубашку на груди, ветхая ткань разлетелась в клочья, обнажив атлетический торс.

- Я беру его, - сказал Тодт, - Один человек лучше, чем никого.

- Нет, - сказал начальник смены, - Это же Мятый.

Тодт недоуменно посмотрел на него.

- И что? Если он струсит, я сам его убью.

Стражники и заключенные дружно заржали. Кроме Мятого. Он стоял, опустив голову, и по его лицу текли слезы.