Евгений Штейнберг - Утренняя звезда

— Что ж, не мудрено! Двенадцать лет не виделись… Мое имя Лами.

— Право, не припомню… Что же вам угодно, мосье Лами?

— Я друг Ерменева, русского художника. Надеюсь, он еще живет у вас.

— К сожалению! — ответила дама, горько усмехнувшись. — Но вот уже около месяца, как я его в глаза не видела.

— Где же он?

Госпожа Бенар возмущенно вздернула плечами:

— Почем я знаю! Ваш друг имеет обыкновение внезапно исчезать. При этом он и не думает оплачивать свою комнату… Однако, сударь, не кажется ли вам, что можно было избрать для вашего визита более подходящее время? — Она взглянула на часы.

— К сожалению, нет, сударыня, — ответил гость. — Дилижанс из Нанта только что прибыл. Грязь на дорогах — непролазная… Итак, моего приятеля нет дома? Экая досада!.. В таком случае прошу приютить меня хотя бы на одну ночь.

— У меня не заезжий двор! — холодно ответила хозяйка. — Все комнаты заняты.

— Любую, самую плохонькую! Не выгоните же вы меня на улицу в эдакую погоду?

Госпожа Бенар опять внимательно поглядела на него.

— Лами?.. — повторила она. — Нет!.. Решительно не помню.

— А я вас сразу узнал. Увы!.. Очевидно, я изрядно постарел! Зато вы, сударыня, нисколько не изменились.

Дама слегка улыбнулась.

— На вашего приятеля вдруг появился спрос, — заметила она насмешливо. — Недавно его разыскивал некий молодой человек, приехавший из России. Он поселился у меня…

— Вот видите!

— …заплатив вперед за целый месяц, — продолжала хозяйка. — Это вполне приличный постоялец. Мне пришло в голову, что вы могли бы переночевать у него…

— Чудесно! — воскликнул приезжий.

— Разумеется, если он разрешит.

— Надеюсь! — сказал Лами.

— Подождите здесь!

Хозяйка поднялась по деревянной лестнице на второй этаж. Вскоре она появилась на верхней площадке и объявила:

— Пожалуйте, мосье!

…Молодой человек читал, лежа в постели под тощей перинкой. У его изголовья горела свеча. В комнате было холодно, пахло плесенью и свечным нагаром.

При появлении гостя молодой человек приподнялся на подушках и сказал:

— Располагайтесь, прошу вас! Я охотно уступлю вам мою кровать…

Он говорил по-французски медленно, запинаясь, с резким иностранным акцентом.

— Не беспокойтесь! — сказал приезжий. — Отлично высплюсь и на полу. Двенадцать лет странствий сделали меня неприхотливым. Здесь есть кров над головой… Стены… Чего больше?

В дверь постучали. Привратник принес большой узел, положил его на пол и удалился.

— А вот еще дары провидения! — воскликнул гость, развернув узел. — Тюфяк, подушка, одеяло… Право, эта мадам Бенар сущий ангел!

— Все же мне неловко, — сказал молодой человек. — Вы старше меня и только что с дороги…

— Прошу вас, не тревожьтесь! — повторил гость. — Кстати! — вдруг сказал он по-русски. — К чему изъясняться на чужом языке, когда мы можем пользоваться родной речью!

— Как! — воскликнул молодой человек. — Неужто вы русский? Мне назвали имя Лами…

— Русский, русский… Без малейшей примеси! — Гость расстелил на полу постель и, присев, стал стягивать сапоги. — Каржавин, Федор, Васильев сын, санкт-петербургский уроженец, купеческого звания. А под фамилией Лами некогда проживал в Париже… — Помолчав, он добавил: — L’ami, то есть друг. Это придумала одна женщина четырнадцать лет назад…

— И вы прибыли прямо из Петербурга?

— О нет! Как раз с противоположного конца света. Слыхали когда-нибудь об острове Мартиника?

— Разумеется.

— Ну вот, оттуда. А прежде скитался по Северной Америке — от канадских озер до Нового Орлеана. Побывал еще кое-где.

— Ах как любопытно! — воскликнул молодой человек.

— Да, кое-что повидал и впечатлениями даже несколько пресытился. Странствовал, суетился… Предпринимал всякие затеи, пытал счастья в различных занятиях. Но не извлек ничего, кроме убытков и разочарований. Времена европейских Колумбов миновали, а российских, видно, еще не наступили. К тому же я никогда не принадлежал к баловням фортуны.

— Стало быть, возвращаетесь на родину?

— Намерен… Впрочем, это зависит… На днях все решится.

— Мне почему-то жаль вас, — неожиданно сказал молодой человек.

— Это почему же? Из-за неудач моих?

— Нет! — ответил тот задумчиво. — Неудачи не беда… Пожалуй, оттого, что… Мне кажется, вы места себе найти не можете. Так много увидеть, узнать! Разве это само по себе не вознаграждает за все труды и лишения?

— Да вы, оказывается, философ! — с некоторым удивлением произнес Каржавин. — Что ж, тем приятнее побеседовать… Только не сейчас, конечно…

— Да, да! — спохватился юноша. — Что ж это я мешаю вам отдыхать!..

— Доброй ночи! — Каржавин завернулся в одеяло.

— Доброй ночи!

Молодой человек снова взял книгу.

— Да, вот что! — вдруг заговорил Каржавин. — Я ведь не спросил о самом важном. Кажется, Ерменев знаком вам?

— Еще со времен моего детства!

— Вы успели повидать его в Париже?

— К несчастью, нет… Явившись по этому адресу, я не застал Ивана Алексеевича. Никто не знает, куда он девался. Вот я и поселился тут в надежде, что рано или поздно он возвратится.

— Возможно, — согласился Каржавин. — Впрочем, пути Ивана Ерменева неисповедимы.

Он снова умолк. Молодой человек продолжал читать.

— Что вы читаете? — послышался голос Каржавина.

— Вам мешает свет?

— Нисколько!

— Это «Мысли» Паскаля, — ответил юноша.

— Паскаль? И он вам по душе?

— О да!.. А вам?

— Гм… Я предпочитаю более трезвых мыслителей… Но, кажется, мы снова погружаемся в пучину философии.

— Извините, сударь! — сказал молодой человек.

— Как вас зовут? — спросил гость.

— Аникин… Егор Аникин.

— А по батюшке?

— Ну зачем же по батюшке!

— Доброй ночи, Егор!

— Спите спокойно, сударь…

Каржавин повернулся на бок, уткнулся лицом в жесткую подушку. Молодой человек перевернул еще страницу-другую, отложил книгу и задул свечу.

Гость проснулся на рассвете. Егор еще спал. Каржавин поспешно привел себя в порядок и на цыпочках вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.

— Ого! — заметила толстуха, подметавшая лестницу. — Раньше восьми здесь за стол не садятся.

— Я позавтракаю в городе.

На улице было серо. Снег уже не падал, но ветер не унимался. Каржавин пошел по мостовой, утопавшей в грязи, лавируя между рытвинами, наполненными до краев водой. В домах открывались ставни, лавочники снимали с дверей висячие замки, отодвигали засовы.

Предместье Сен-Марсель было одной из самых глухих окраин Парижа. Тут обитали ремесленники, тряпичники, чернорабочие, бедняки, не имевшие определенных занятий и промышлявшие случайным заработком. Старинные дома совсем обветшали. Выступающие верхние этажи закрывали небо, не давая доступа свету и воздуху. В убогих лачугах, среди сырости, мрака и грязи, ютилось по нескольку семей. Люди спали вповалку под грудами тряпья, растили тощих, хилых детей, мерли от истощения, оспы и чахотки. На чердаках и в подвалах собирались воры и скупщики краденого.