Евгений Штейнберг - Утренняя звезда

Из-за кулис вышли исполнители. Петруша Страхов вел за руку Дуняшу Дудареву. Он был в голубом шелковом кафтане, она — в синем бархатном платье с высокой прической. Грациозно раскланявшись со зрителями, оба стали в позы.

В публике зашептались:

— Как мила!

— Красавица!

— Et lui aussi! [21] И он тоже! (франц.) .

— Оба прелестны!

Страхов читал протяжно, низким, глуховатым голосом. Всю сцену он вел в одной позе: немного отставленная назад левая нога, гордо поднятая голова, правая рука округло выдвинута перед грудью, левая — на эфесе шпаги. Дойдя до фразы: «Ты тех народов дева, которы моего достойны царска гнева», он перешел от рокочущего речитатива к зловещему шепоту.

Подхватив реплику, вступила Дуняша:

Она декламировала напевно, с легким придыханием, как французская актриса. Публика слушала, больше любуясь внешностью исполнителей, чем вникая в смысл тяжеловесных стихов. Когда артисты, окончив сцену, поклонились, в зале раздались одобрительные возгласы.

— А теперь, — обратился к публике Херасков, — представится вам, милостивые государи, еще один сумароковский питомец. В раннем детстве, оставшись сиротой, он был призрен и воспитан покойным Александром Петровичем, затем отдан им в университетскую гимназию, которую недавно с успехом закончил.

— Ступай, Егор! — тихо сказал стоявший у правой кулисы Петруша Страхов.

Тот не двигался.

— Да ты что? — сердито шепнул Страхов. — Пора, говорят тебе!..

Он потянул юношу за руку и слегка подтолкнул вперед. Егор показался на подмостках. Он сделал несколько неуверенных шагов, но так и не дошел до середины сцены, остановившись неподалеку от кулисы. В зале послышался легкий смех. Херасков укоризненно покачал головой.

— Смелее, Егорушка, не бойся! — негромко сказала Дуняша, глядевшая из-за кулисы.

Егор обернулся, на лице его мелькнула смущенная улыбка. Подняв голову, он заговорил, слегка запинаясь:

— Прочтена будет ода, сочиненная господином Сумароковым на спасение Москвы от моровой язвы и усмирение злодейского бунта…

Егор был высок и худощав. Мундир сидел на нем мешковато, букли развились, с прически сыпалась на плечи пудра. Большие голубые глаза глядели растерянно. Произнеся заглавие, он опять замялся… Наконец, собравшись с духом, начал:

— Громче! — сказал шепотом Петруша Страхов из-за кулисы.

Егорушка одернул мундир, подтянулся и повысил голос:

Преодолев смущение, он читал все более отчетливо. Зрители снисходительно улыбались: в нескладном, долговязом юноше было что-то приятное. Последние строфы прозвучали совсем уверенно, даже торжественно. Егор по-ученически поклонился, шаркнув ногой и пристукнув каблуками. В зале послышались негромкие восклицания:

— Отлично!.. Молодцом! Фора!

Егорушка поспешно удалился.

— Дорогие гости! — произнес Херасков. — События, вдохновившие Сумарокова на это сочинение, произошли одиннадцать лет назад. Но и поныне они не изгладились из нашей памяти. Мы счастливы, что главный тогдашний герой и наш избавитель почтил нас своим присутствием. Возблагодарим же его снова!..

Выйдя из-за стола, он приблизился к самому краю подмостков и низко поклонился одному из зрителей, сидевшему в первом ряду, рядом с главнокомандующим, графом Чернышевым. Вся публика поднялась с мест.

По залу пронесся шепот:

— Кто, кто?

— Неужто не узнаете? — отвечали другие. — Да ведь это Орлов!.. Ну да, князь Григорий Григорьевич…

Орлов сидел в кресле, опустив голову. Глаза его были полузакрыты. Когда Херасков произнес свое приветствие, Чернышев осторожно коснулся руки князя, прошептал что-то на ухо. Орлов открыл глаза, оглянулся. На его обрюзгшем, вялом лице появилось слабое подобие улыбки. Он медленно привстал, кивнул головой и тяжело опустился в кресло. Улыбка исчезла, глаза потухли.

— Совсем плох! — шептались в зале. — Узнать нельзя…

— Да, видно — не жилец!

— И говорят, в рассудке повредился…

Князь Орлов недавно возвратился из-за границы. В московских салонах оживленно судачили о постигших его несчастьях. Лишившись царицыной милости, Орлов пытался найти утешение в тихом семейном счастье. Он страстно полюбил совсем юную девушку, Екатерину Зиновьеву, и, несмотря на большую разницу в летах, добился взаимности. Через несколько лет Орловы уехали за границу. Путешествовали по Германии, Нидерландам, Швейцарии, наслаждались безоблачным счастьем, как вдруг молодая княгиня захворала. Болезнь оказалась неизлечимой, течение ее было стремительным. Похоронив на чужбине жену, Григорий Орлов возвратился в Россию, сломленный душевно и телесно. Долго он никуда не показывался, ходили слухи, будто он помешался.

Это было первое его появление в свете.

— Грустное зрелище! — сказал Херасков Новикову. — А каков был молодец!

— Удивляться нечему, мой друг! — пожал плечами Новиков. — Такова участь тех, кто видит смысл жизни в славе и наслаждениях. Когда к старости лишаешься того и другого, заменить их нечем…

На подмостках появился небольшой домашний оркестр, состоявший из скрипок, альтов, флейт. Зазвучала музыка Баха и Гайдна. Затем публика разошлась по залам и гостиным.

— Поздравляю, — сказала Дуняше хозяйка дома, Елизавета Васильевна Хераскова. — Сцена была сыграна отменно.

Они сидели вдвоем в небольшом, скромном будуаре на херасковской половине.

Елизавета Васильевна была женщина незаурядная. Постоянно помогая мужу в литературной и общественной деятельности, она и сама занималась сочинительством. Еще в шестидесятых годах ее стихи печатались в университетских журналах. Покойный Сумароков высоко ценил поэтический дар «московской стихотворицы». Гостеприимная хозяйка, любезная и доброжелательная ко всем, она была душой литературно-артистического кружка, составившегося вокруг Херасковых.

Дуняша вздохнула:

— Спасибо, сударыня, за доброе слово… В театре мне такого не говорят.

— Разве? — удивилась Елизавета Васильевна. — У вас там неприятели? Соперницы?

Дуняша покачала головой:

— Кажется, никому не мешаю. А уж который год ни одной порядочной роли не дают; самые мелкие, а то и вовсе без слов…

— Странно! — сказала Хераскова. — Вы хороши собой, голос приятный! Пожалуй, только… Вы уж не обижайтесь… манера несколько устарелая. Теперь на театре стало проще, натуральнее. Пьесы новые пошли. Тут от актеров требуется нечто иное.