Евгений Штейнберг - Утренняя звезда

— По разным причинам, — ответил Ерменев. — Одна из них, очевидно, была моим заблуждением… Все же я не жалею.

— Но вам же запрещен въезд во Францию, Жанно!

Ерменев усмехнулся:

— Эти господа больше не могут ни запрещать, ни разрешать. Опасаться мне нечего.

— Слишком поспешное заключение! Еще немного, и порядок будет восстановлен… Постойте! Что это такое?

Она указала на красно-синий бантик, приколотый у него на груди.

— Я записался в национальную гвардию, — ответил Ерменев. — Но сюда явился без оружия, потому что не собираюсь вас брать штурмом, как мы брали Бастилию.

— Боже правый! — воскликнула Луиза. — Неужели вы находились среди этого сброда?

— Именно так!

— Вместе с моим бывшим привратником Мейяром? — усмехнулась Виже-Лебрэн. — Поздравляю!

— Принимаю поздравление! — сказал Ерменев серьезно. — Это в самом деле большая честь. Мейяр вел себя как герой. Он, правда, потерял место у вас, но зато приобрел громкую славу среди народа. Однако не смею больше докучать моим присутствием.

— Жанно!.. — Луиза приблизилась к нему и взяла его за руку. — Право, не стоит сердиться! Вы требуете от женщин слишком многого. Вас не было так долго, я немного отвыкла… Это не значит, что я разлюбила вас. Все могло бы еще вернуться! Но ваши сумасбродные фантазии — вот что ужасно! Прежде вы ограничивались словами, и это меня нисколько не тревожило. Теперь вы перешли к действиям. И в какое время!.. Опомнитесь, Жанно! Что общего у вас с этими негодяями? Вы же художник!

Ерменев молча смотрел на нее. Потом осторожно отнял руку.

— Луиза! — сказал он, и в голосе его не было злобы, только мягкий укор. — Да, я художник! И, может быть, поэтому то, что происходит, волнует меня, как ничто другое. Никогда еще я не испытывал такой радости и полноты жизни, как сейчас. Во время осады Бастилии я позволил себе сделать рисунок этой незабываемой битвы. Быть может, я согрешил, присоединившись к сражающимся несколько позже. Но я действовал своим оружием — карандашом, и, кажется, с успехом. Рисунок мне нравится… Поймите это, Луиза! Подумайте о своей собственной судьбе! Вы талантливы, наблюдательны, тонко чувствуете краски! Неужели вам не надоело писать слащавые, приторные, льстивые портреты? Вы растрачиваете попусту дарование, опускаетесь до…

— Довольно! — оборвала его Виже-Лебрэн. Она побледнела, губы ее дрожали. — Рано или поздно в человеке сказывается его натура… Помнится, вы говорили, что отец ваш был конюхом?

— Совершенно верно. — Ерменев тоже побледнел, но сохранял спокойствие. — Однажды мне уже приходилось слышать подобный упрек от человека вспыльчивого, но исполненного высоких достоинств. Он вскоре сам пожалел о своем поступке, и я простил ему… Вам, сударыня, прощать не за что. Впрочем, кажется, вы в этом и не нуждаетесь. Имею честь кланяться!

Он резко повернулся и быстро пошел к выходу.

Николай Иванович Новиков возвращался с доктором Багрянским в усадьбу. Ночью прошел дождь, в ямах и колеях на проселке еще стояла вода. На вспаханных полях работали крестьяне. Наступила пора весенних посевов.

Недавно Николай Иванович овдовел. После смерти жены, Александры Егоровны, на руках у него осталось трое малолетних сирот: дочери Вера и Варвара да младший сынок, Ванечка.

Ранней весной 1792 года Новиков с детьми отправился в свое имение Авдотьино, находившееся под Москвой, в Бронницком уезде, рассчитывая пробыть там до осени. Жил он уединенно: хлопотал по хозяйству, читал, понемногу занимался. Время от времени его навещали московские друзья. Недавно гостил Петр Иванович Страхов, а намедни приехал Багрянский…

— Понемногу оправились мужички, — говорил Новиков, с удовольствием оглядывая пашни. — Словно и не было этого ужасного голода.

— Зато гонение на вас, начавшееся с той поры, не прекращается, — заметил Багрянский.

— Что ж поделать! — сказал Новиков. — Совесть моя чиста. Преступления никакого не совершил, закона не нарушил. Авось посердятся да перестанут.

— Вспомните Радищева! — сказал Багрянский.

— Это другое! — возразил Новиков. — Радищев хватил через край. Увлекся не в меру, поддался пагубным французским заблуждениям. Мне жаль его от всей души, но общего между нами мало. Пути наши различны.

Багрянский покачал головой:

— Ваш путь властям также не по нраву, Николай Иванович. Времена настали суровые.

— Страшен сон, да милостив бог! — отвечал Новиков. — Несколько лет назад, ты тогда в чужих краях находился, пригласил меня к себе архиерей московский, Платон. Государыня поручила ему испытать меня: не еретик ли? Побеседовали откровенно, и на прощание преосвященный сказал: «Желаю искренне, чтобы все христиане были таковы, как ты, Новиков! Так и государыне напишу…» А недавно побывал в Москве граф Безбородко, тоже нашими делами интересовался. И ничего предосудительного не обнаружил.

— Слава богу, коли так, — сказал Багрянский.

— Ложи наши уже почти два года бездействуют, — продолжал Новиков. — Политическими материями мы не занимаемся, книги издаем самые безобидные. Кажется, придраться не к чему!..

Они приблизились к воротам небольшого парка, окружавшего усадьбу. В конце аллеи, ведшей от ворот к подъезду, стоял запряженный тарантас.

— Никак, гости! — воскликнул Новиков.

Они ускорили шаги. У крыльца стоял солдат с ружьем. Новиков поглядел на него с удивлением. В сенях стоял другой солдат.

— Барин приехал из Москвы, — доложил Федот. — Вас дожидается… Да вот и они сами!

По лесенке из мезонина спускался чиновник.

— Господин Новиков, ежели не ошибаюсь? — осведомился он, сухо поклонившись.

— Я Новиков! С кем имею честь?

— Алсуфьев. Надворный советник. Прибыл по повелению главнокомандующего, князя Прозоровского: произвести обыск в вашей усадьбе.

…Обыск продолжался недолго. Большая часть библиотеки и деловых бумаг Новикова оставалась в его городском доме. Все же чиновник отобрал несколько книг, писем и рукописей. К концу обыска Новиков почувствовал себя худо: он прилег на диван. Багрянский поднес флакон с нюхательной солью, стал растирать похолодевшие руки.

Чиновник сидел за письменным столом, составляя опись изъятых документов и книг. Закончив, он объявил:

— Придется вам, сударь, отправиться со мной в Москву. Надобно обыскать городское ваше домовладение…

Новиков не ответил. Глаза его были полузакрыты.