Евгений Штейнберг - Утренняя звезда

— Господин Новиков не может ехать, — сказал Багрянский. — Он болен…

— Все же придется, — повторил чиновник. — До Москвы не так уж далеко!

— Да он в обморочном состоянии, разве не видите?

— Прискорбно, но присутствие ихнее при обыске обязательно. Ежели угодно, обожду с полчасика.

— Господин надворный советник! — сказал Багрянский твердо. — Я врач и заявляю, что везти больного, находящегося в таком состоянии, опасно. На вас, сударь, ляжет ответственность за последствия. Они могут быть весьма тяжкими…

Чиновник помолчал.

— Хорошо-с! — сказал он наконец. — Пусть покуда остается здесь под караулом. Я представлю дальнейшее на усмотрение князя. Пока же попрошу подписать сию бумагу.

Он положил составленную опись на столик перед диваном, поставил чернильницу и перо. Новиков открыл глаза.

— Чего вам надобно? — спросил он шепотом.

— Подписи вашей, — сказал чиновник. — Под сей бумагой. Вот тут!

— Дайте перо! — Новиков, с трудом приподнявшись, подписал.

Чиновник уехал, оставив двух солдат в сенях.

— Кстати ты помянул Радищева! — сказал Новиков, пытаясь улыбнуться.

— Погодите еще, Николай Иванович! — Багрянский ласково обнял его. — Сами же давеча говорили: «Страшен сон, да милостив бог!»

Новиков покачал головой:

— Нет, братец, теперь сам вижу: дело худо! Беда! Не о себе тревожусь: детишки малые… Как они без меня проживут?

Багрянский заботливо ухаживал за больным: клал холодные компрессы на голову, горячие бутылки к ногам, обтирал ароматным уксусом, поил успокоительным бальзамом. Поздно ночью Новиков уснул. А около полудня в усадьбу примчался конный отряд с приказом: немедля доставить Новикова в Москву.

Князь Прозоровский сидел за столом, углубившись в бумаги. При появлении Новикова он не поднял головы. Новиков остановился, за его спиной стоял дежурный офицер. Прошло минут десять. Прозоровский поднял голову и поглядел заплывшими глазами из-под косматых седых бровей на стоявшего перед ним человека.

— Здравия желаю, ваше сиятельство! — поклонился Новиков.

Прозоровский не ответил, продолжая сверлить его суровым взглядом.

Новиков спросил:

— За что вы приказали арестовать меня, князь?

— Вопросы буду задавать я, — оборвал его главнокомандующий, — а вам надлежит отвечать.

— Извольте, князь! — сказал Новиков. — Я готов ответить на все, что вам угодно будет спросить… Не разрешите ли присесть? Я не совсем здоров.

— Потрудитесь постоять! Не с визитом явились! — буркнул князь и, выдержав паузу, торжественно молвил: — Отставной поручик Новиков. Арест ваш произведен по высочайшему повелению. Именем государыни императрицы приказываю вам сознаться в содеянных преступлениях, изложить дальнейшие ваши замыслы, ныне пресеченные властями, а также сообщить сведения о всех ваших сообщниках.

— Ваше сиятельство! — воскликнул Новиков. — Это же поклеп! Я верноподданный слуга государыни моей!

— Не надейтесь усыпить меня сладкими речами! — крикнул Прозоровский. — Ваша преступная шайка мартинистов задумала погубить православную церковь и царский престол. Вы вступили в тайные сношения со Швецией, с герцогом Брауншвейгским, с прусским министерством… А теперь дело дошло и до союза со злейшими врагами рода человеческого — французскими якобинцами!

— Господь с вами, князь! — в ужасе воскликнул Новиков. — Какие якобинцы?

— Да, да! — грозно подтвердил Прозоровский. — Государственная измена! Гнусный заговор! Сообщники ваши признались во всем. Советую, пока не поздно, последовать их примеру. Торопитесь!

Новиков едва держался на ногах. Он дышал с трудом, на лбу блестели мелкие капельки пота.

— Все это клевета, — сказал он тихо. — Ложный навет недругов моих. Самое подозрение в подобных злодействах почитаю для себя тяжким оскорблением…

— Скажите пожалуйста! — усмехнулся Прозоровский. — Экая птица! Оскорбили, вишь, его!

— Князь! — проговорил Новиков, едва переводя дыхание. — Прошу соблюдать приличия. Как бы то ни было, я российский дворянин.

— Молчать! — Прозоровский изо всей силы ударил кулаком по столу. — Не дворянин ты больше, но государственный преступник!.. Понятно?

— Пока меня еще никто не осудил, — сказал Новиков.

— За этим дело не станет!

— Государыня наша говорит: «Лучше простить десять виновных, нежели осудить одного невинного», — возразил Новиков.

— Не смей произносить имя той, которую намеревался с престола свергнуть и смертью извести.

— Ложь! — воскликнул Новиков.

Прозоровский подошел вплотную к арестованному:

— А что означают сношения ваши с известной персоной через зодчего Баженова? Для чего предлагали избрать персону сию великим магистром поганой вашей ложи? Какова была цель?

Новиков молчал, опустив голову.

— Ага! Затряслись небось поджилки! — злорадно крикнул князь. — Проняло наконец!.. Теперь сам видишь: все известно! Тут, братец, не отопрешься!

Новиков поднял голову:

— По сему пункту дам подробные объяснения. Но, клянусь, дурных намерений не было у нас.

— Ну гляди, Новиков! — сказал Прозоровский. — Будешь упрямиться, пеняй на себя. Посидишь недельку-другую в каземате на хлебе да воде, авось образумишься. И больным не прикидывайся! Не поможет.

Поднявшись рано поутру, Степан Иванович Шешковский отправился по обыкновению в церковь. Отстоял исправно службу, шепча заученные слова молитв и тихонько подтягивая певчим. Взял две просфоры, подошел под благословение к священнику. Троекратно осенив себя крестным знамением, приложился к образу заступника и молитвенника своего, великомученика Стефана, и, выйдя из церкви с просветленным лицом и легкой душой, поехал в Зимний дворец.

Через потайную дверь его впустили в царицын кабинет. Только Шешковский да нынешний фаворит, граф Платон Зубов, пользовались этой привилегией.

Екатерина уже сидела у письменного стола в халате и ночном чепце. Она сильно располнела за последние годы. Ни толстый слой румян и белил, ни искусно подведенные глаза не могли скрыть зловещих признаков наступившей старости: сеть мелких морщин, складки дряблой кожи на жирной шее…

Степан Иванович склонился над милостиво протянутой ручкой, справился, хорошо ли государыня изволила почивать, и деловито раскрыл папку с бумагами.

— Перво-наперво о Новикове, ваше величество! — объявил он.

Екатерина кивнула.

— Доносит Прозоровский, что аспид сей упрямится. Законов, говорит, не нарушал, недозволенного не печатал…

— Что за вздор! — прервала царица. — А эта, как, бишь, ее? «История об отцах соловецких…» Так, что ли? Ясно было указано: кроме синодальной типографии, нигде церковных книг не печатать!