Игорь Лебедев - Расстрел на площади

— Ну и что, что огород! На нем же ничего не растет. Раньше хоть яблоки по осени были, а теперь налог какой-то ввели, а откуда мне денег на этот налог взять. Вот муж все яблоньки и выкорчевал, до единого деревца. Слеза берет, когда смотрю, что от сада осталось.

— А вы кукурузу выращивайте! — разозлился мужчина с «Трудом». — Партия и правительство всех крестьян призвали кукурузу растить.

— И чего мне с ней потом делать, в бочках солить?

— Не понимаешь — не лезь! — вдруг встрял в перепалку потрепанный, взъерошенный мужик с сильно впалыми щеками и выдающейся вперед нижней челюстью, который долгое время молча прислушивался к разговору и только сумрачно хмыкал. Доярка и учительница растерянно оглянулись на него, но, как выяснилось, пылкий окрик относился не к ним, а к гражданину с газетой в руках. — Про кукурузу советовать — каждый дурак может, а попробуй вырасти ее сам, если такой умный!

Обалделый, гражданин с «Трудом» даже не сразу нашелся, что ответить.

— У меня раньше полный хлев скотины был, — продолжал мужик, вращая челюстью, — теперь вот пустой стоит, — а все почему?

— Почему?! — послушно откликнулись в один голос учительница и доярка.

— Потому что новый закон выпустили, что на скотину тоже налог нужен, вот почему! У меня жена — бухгалтерша, так она посчитала, что легче забить скот и мясо на рынке продать, от греха подальше, чем налоги эти платить. Никаких денег не хватит. Во как!

— И я говорю, — пробормотал гражданин с газеткой, сбитый с толку агрессивным напором собеседника и решивший пойти на мировую, — при Иосифе Виссарионовиче такого бы ни в жизнь не допустили. При Иосифе Виссарионовиче первого марта каждый год цены снижались. Забота была о народе!

— А через день после снижения цен и все заводские расценки срезали, — грустно отозвался токарь. — Ох, помню, мужики ругались! Только, кажется, вздохнешь свободней, и тут тебе опять как мешком по голове. Цены ниже — так ведь и зарплата меньше!

Все загалдели, обсуждая, при ком же все-таки лучше жилось: при Сталине или же теперь. Казалось, в дискуссию включились все пассажиры без исключения.

Утомленный перепалкой попутчиков, Игорь соскользнул с полки и направился по узкому проходу вдоль вагона, разминая затекшие суставы.

В вагоне воняло провинцией. Да-да, именно так: не кислой капустой, луком и хлебными пережаренными котлетами, а глухой вечной провинцией, и скукой, и тоской.

После шумной, полной сил и молодости Москвы контраст был слишком разительным.

Игорь с трудом отгонял прочь невеселые мысли.

Может, и права была Галина. Под крылом Анатолия Дмитриевича жилось бы теплее и спокойнее, а уж о командировках в Тьмутаракань вроде этой и Думать бы не приходилось.

Но сам Анатолий Дмитриевич ни разу открытым текстом не предлагал перейти под его покровительство, а Игорь не напрашивался.

И зря — так думал он всякий раз, когда приходилось ехать неизвестно куда и неизвестно насколько, особенно если в таком вот тесном и душном плацкартном вагоне.

(Разумеется, он мог бы взять и мягкий, но — роль обязывала, он не должен был выделяться из толпы, он обязан был оставаться среди прочих, слушать, смотреть, анализировать.)

Разговоры в поездах всегда были об одном и том же, и Игорь уже заранее мог предсказать, что через час после отправления со станции попутчики начнут жаловаться друг другу на тяжелое житье-бытье, спорить про возделывание кукурузы и еще про то, где легче — в городе или в деревне.

Лично для себя он давно ответил на этот вопрос: легче в ЦК КПСС, там в буфете клубника, говорят, даже зимой бывает, не говоря уже обо всем остальном.

Впрочем, этим своим наблюдением он ни с кем не делился.

Когда Галина впервые привезла его на «скромную» служебную дачу Анатолия Дмитриевича, Игорю стоило больших трудов сохранить на лице обычное невозмутимое выражение.

Анатолий Дмитриевич пригласил его в свой кабинет и несколько минут задавал необязательные вопросы про самочувствие и настроение, а потом, строго поглядев из-под очков с толстыми линзами, отчетливо произнес:

— Надеюсь, вы не из болтливых молодых людей. Мне вас рекомендовали в комитете как надежного товарища. Так вот, ОНИ, — сделал неопределенный жест за спину Анатолий Дмитриевич, — ОНИ не должны знать о наших возможностях. Вы понимаете, надеюсь, о ком я говорю. Игорь понимал.

Анатолий Дмитриевич говорил обо всем великом и гордом советском народе.

В накуренном тамбуре молоденькая проводница подметала пол и собирала в совок окурки.

— Станция через полчаса, — объявила она, не дожидаясь вопроса и даже не подняв на Игоря глаза.

— Странно, — сказал Игорь.

— Что — странно? — удивилась проводница, захлопав белесыми ресницами.

— Вы первая, кто не замечает, как я похож на киноартиста. — Ему вдруг захотелось немного побузить.

— Много вас тут таких, а я одна, — отрезала собеседница, явно не желая вступать в разговор.

Игорь шутливо-удивленно огляделся:

— Мне казалось, я тоже один. Давайте теперь будем вдвоем!

— Гражданин, вы куда едете? Вот и едьте себе, а мне не мешайте.

— В Новочеркасск. Это очень далеко, девушка.

— В Новочеркасск? — Казалось, проводница удивилась и обрадовалась. — Нет, правда? Вы меня не разыгрываете?

— Чтоб я сдох, — весьма убедительно отвечал он.

— Вот удача-то! — Она выпрямилась, отбросив в сторону общипанную метелку, и тыльной стороной ладони откинула со лба светлую прядь волос. — А можете сделать, что я попрошу?

— Для вас — что угодно! Хотите, луну с неба достану!

— Да ну вас, — смущенно улыбнулась проводница, — вот все вы такие, мужики пассажиры, просто спасенья от вас нет никакого! Не нужна мне ваша луна. Мне сестренке двоюродной посылочку передать нужно. А? — И она умоляющими глазами поглядела на собеседника.

— Ну, если она такая же симпатичная, как вы…

— А если не такая?

— Ну-уу, — разочарованно протянул собеседник, — тогда это скучно. А где она работает?

— На заводе.

— Небось толстая, рыжая, волосы сзади в пучок собраны, вся в веснушках, — от нее все время кислым борщом пахнет!

— Ничего подобного! — попыталась заступиться за родственницу проводница, но вошедший в роль Игорь даже бровью не повел и продолжал как ни в чем не бывало рисовать воображаемый портрет:

— …Лет сорока — сорока пяти, трое детей, муж с газетой и сварливая свекровь на кухне…

— Да вы что?! — возмутилась девушка. — Какой еще муж?! Она не замужем.

— Что, в таком возрасте — и не замужем?!

— В каком еще — таком?

— Преклонном. Выходит, она старая дева?

— Вы же меня разыгрываете! — наконец сообразила проводница. — Как же не стыдно!

— Не стыдно, — смиренно согласился Игорь, сдвинув брови домиком.