Олег Слободчиков - Заморская Русь

— Молитвой спасаемся! — привычно ответил иеромонах.

— Может быть, коренья какие знаете? — допытывались офицеры. — Так скажите нам, мы доброту вашу припомним.

На святого Ефрема Сирина к сапожниковским затворникам пришел стрелок Иван Антипин с каюрами. Работные алеуты взяли молоко и ушли обратно в крепость. Антипина же прислал Кусков с наказом для Филиппа — компанейский скот беречь, не резать, хоть бы и голодали, а Сысою с Васькой — плыть к югу острова и постараться добыть кита.

— Захворала, царевна? — склонился над Ульяной Антипин. — И так природных русских баб мало… А тут еще ты, — проворчал. — Из каторжанок уже половина перемерли.

Ульяна порозовела, виновато улыбнувшись.

— Ничо, теперь пойдешь на поправу, даст Бог, — старовояжный, низко кланяясь, перекрестился на образа. — Нельзя Ваську от больной жены отрывать, — тихо сказал Сысою. — Как-нибудь вдвоем доберемся до Толстого мыса, там знакомые партовщики помогут.

— Твоя правда! — так же приглушенно пробормотал Филипп. — Только вдвоем средь зимы идти в море — не дело. Работы по хозяйству мало, Васька с Феклой управятся, да и Петруха уже помощник… Я с вами пойду. Вы же ни языка, ни порядков их не знаете.

Фекла разбудила мужчин затемно. На столе уже стояла горячая снедь.

Филипп приподнялся на локте, прислушался к ветру и морю.

— Вроде, тихо! — зевнул, крестя рот.

На рассвете Сысой с Иваном Антипиным вынесли из сарая смазанную жиром трехлючку. Сапожников и Васька уже два раза сходили на берег, вынося ружья, одежду, припас. Устье речки было подернуто редеющим туманом. Вдоль скалистого берега на волне прибоя колыхались и скрежетали льдины. Называя трехлючку по-кадьякски пейтальком, Сапожников распоряжался, куда что класть. Сысой поцеловал жену, она перекрестила его, нехотя отстраняясь.

Где волоком через льдины, где водой, между ними, промышленные вышли в море и закачались на пологой волне. Сысой обернулся. Жена в парке все еще стояла, опустив руки, как раненая птица крылья. Он махнул ей, байдара пошла к югу и долго еще видна была гора, по склону которой ходили из крепости к Сапожниковской пади.

Пройдя около семидесяти верст без отдыха, чуть живые от усталости, промышленные выбрались на пологий берег и хотели ночевать, но в заливе показался кадьякский каяк. Как здесь принято, двое гребли однолопастными веслами, стоя на коленях и правили к месту высадки русских стрелков. Каяк подошел близко к берегу, один из гребцов сбросил капюшон камлеи, спросил, куда и зачем плывут «косяки». Сысой узнал Федьку — игацкого толмача и писаря, обрадовался встрече, пригласил его на берег. Но кадьяки предложили отбуксировать пейтальк в Угацкое селение.

Промышленные, посоветовавшись, решили воспользоваться предложением, снова натянули поверх парок камлайки, сели в байдарку и затянули ее обтяжки вокруг груди. Вскоре сумерки превратились в безлунную ночь, не видны были даже концы весел, только слышался плеск впереди, да горячий дух кадьяков доносился по воде. Вдали залаяли собаки. По шуму прибоя угадывался близкий берег.

— Вот ведь, глазастые! — ворчал Антипин. — Сколь лет с ними промышляю и все удивляюсь. Говорят — это от алеутского корня, которым они глаза очищают.

По каким-то признакам в селении ждали гостей. Встречать их вышли женщины, раскрашенные охрой, что считалось особо почетным уверением в добрых намерениях. Кадьячки, скинув парки, вошли по грудь в холодную воду, вынесли байдару на берег, помогли освободиться от обтяжек и собирались уже нести гостей на спинах, но Сапожников сказал на их языке, что они дойдут сами.

В жупане, куда привели гостей, сидело полтора десятка мужчин и стариков, горел жировик, пахло кадьяками и тухлой рыбой. Едва Федька вошел следом за русичами — тут же сказал по-кадьякски, что среди уважаемых гостей есть косяк, который так любит туземный народ, что изучил его язык.

Сапожников кивнул и пробормотал приветствие, понимая, что Федька предупредил сородичей, чтобы те держали язык за зубами.

Писарь по-свойски кивнул Сысою, насмешливо проворчав в адрес сородичей: — Совсем глупые! Думают, раз долго не приходят корабли — нет больше косяков за морем, перевелись. Я им говорю про Иркутск — а они надо мной смеются.

Гостям предложили холодной воды, с которой у островитян начиналась любая трапеза, потом сказали, что в селении нет никакой еды — все съедено.

Тойон Савва был в Килюдинской губе у родственников. Гостей принимал в своей бараборе шаман Минак, которому было лет восемьдесят от роду. Разрез на его нижней губе был больше природного рта, из подбородка торчал с десяток седых волосков, но он не походил на дряхлого старца и содержал двух жен. Домом заправляла его внучка, имевшая трех мужей, один из которых, вместе с Федькой-толмачом, буксировал трехлючку к селению. Здесь же жили два молодых парня из других селений, по русским понятиям — женихи правнучек шамана и его работники, добивавшиеся расположения невест. На Кадьяке мужья обычно жили в домах своих жен.

Мужчина и женщина средних лет были стрижены наголо и вымазаны сажей по случаю траура. Недавно у них утонул сын. Сысой стал расспрашивать Федьку и узнал, что отец упрекнул сына за то, что тот обильно угощал гостей жиром, которого и самим мало. Сын сказал ему, что умрет и тогда другим еды достанется больше. На другой день он выплыл на середину залива и перевернул байдарку.

Утром, по кадьякскому обычаю, все мужчины сидели на крыше и наблюдали восход солнца, а когда оно поднялось, решили, что будет ветер.

Искупавшись, как обычно, они разбрелись по домам, не помышляя о завтраке.

Русских промышленных людей такая жизнь не утраивала. Сысой с Иваном сели в байдару, отошли от берега на полсотни саженей и забросили удочки.

Сапожников стал выспрашивать старого шамана, нет ли в селении охотников на китов. Разговор этот был не прост. Кадьяки хоть и почитали китобоев, называя их прокормщиками, но не жили рядом с ними и не ели из одной посуды. Минак долго увиливал от прямого ответа, потом намекнул, в каких местах может жить такой человек: по подозрению, он недавно украл в Угацком селении труп Неустрашимого, обещал украсть и Минака, когда тот умрет.

Сысой с Иваном вернулись на берег к полудню, наловив пару пудов камбалы и палтуса. Не много, но возле Павловской крепости давно не было таких уловов. Они вошли в барабору. Женщины сидели на полу и шили парки, мужчины, задрав ноги, лежали на коротких нарах, колотили в бубен и, время от времени, пели, ничуть не заботясь о пропитании.

— Что ж вы рыбы не наловите? — спросил Сысой.

Филипп перевел сказанное. Кадьяки, зевая, ответили, что рыба нынче не ловится.

— Хорошо ловится! — посмеялся отощавший стрелок Антипин. — Скажи: пусть мужики рыбачат, а бабы принесут улов из нашей байдары.