Олег Слободчиков - Заморская Русь

Куттер, постреливая из фальконетов, насколько мог приблизился к берегу.

Двулючка с флягой пороха оттолкнулась от борта. Коновалов, опасаясь посадить судно на мель, стал менять галс. Алеуты увидели, что наперерез им несутся две большие лодки, но пренебрегли опасностью. Григорий спохватился поздно. Сысой заскрипел зубами и стал забивать в винтовку лучшую пулю.

Целился он долго, тойон Николай бормотал на ухо:

— Шаман, стреляй… Шаман!

Если и стрелял когда-нибудь Сысой на такое расстояние, то неудачно.

— Шаман, стреляй, — бормотал тойон.

Индейцы перехватили двулючку, вынужденную грести против волны.

Алеуты пытались отбиться, размахивая веслами. Одного схватили за камлею, он вырвался, прыгнул за борт и пошел ко дну. Сысой увидел порох в руках акойцев и спустил курок. Державший флягу согнулся вдвое. Тойон Николай завыл и стал плясать. Индеец, державший двулючку за борт, выпустил ее, подхватив раненого. Алеут изо всех сил налег на весло и через мгновение оторвался на несколько саженей. Вторая лодка с «лысым» акойским шаманом кинулась следом. Но теперь силы были равны: все гребли против волны. Сысой торопливо перезаряжал винтовку.

— Шаман, стреляй! — кричал тойон Николай.

Коновалов наконец справился с маневром. Кренясь на борт, пошел прямо на индейские лодки. С полубака прогрохотала пушка, пустив по воде веретено дыма. Два ядра, скованных цепью, снесли корму лодки, в которой была фляга с порохом, с воем понеслись дальше, высоко подскакивая на гребнях. Шаман, с солидной плешью от содранного когда-то скальпа, и десяток гребцов очутились в воде. На холме плясали якутатские индейцы, переметнувшиеся к партии Кускова. На судне, как черт у котла, с фитилем в руке, прыгал Антипин.

«Ростислав» снова развернулся, едва не коснувшись мачтой гребня волны, и пошел на безопасную глубину.

Сысой спустил курок ружья и аккуратно обмотал его промасленной кожей.

Пленные тойоны со связанными руками угрюмо сидели под дождем. На холме развели костры. Партия Кускова на байдарах наконец-то подошла к ним.

— Чем тебя так обидели акойцы? — спросил Сысой ликующего тойона Николая.

— Лысый шаман сказал, что жена Бырымы — дочь калги из племени Собаки, — глаза его сверкали гневом.

— Обидно! — кивнул Сысой.

Найдя в «косяке» понимание, тойон Николай стал азартно углублять окоп.

В нем уже можно было лежа укрыться от пуль и вести стрельбу.

Дождь прекратился так же неожиданно, как хлынул. Усилился ветер, круче стали волны. «Ростислав» поплавком болтался среди них и вынужден был бросить второй якорь. Облепив разбитую лодку, индейцы кое-как добрались до берега и пустились в пляс, показывая флягу с порохом. Собрав полторы сотни воинов, они тут же двинулись на приступ с трех сторон. Черные облака ползли по небу. Отряд Кускова выбрался на холм, слегка обсушился и стал готовиться к обороне.

Кусков польстил тойону Николаю:

— В стрельбе из луков нет равных якутатским колошам!

Тот чуть не лопался от гордости, но когда узнал, что передовщик хочет забрать у него порох и пули, стал торговаться. Они все же договорились: порох и пули Кусков отдал лучшим стрелкам, остальные примкнули тесаки к стволам или ждали боя с копьями.

По убылой воде акойцы высадившись на обсыхающий берег и начали стрельбу по высотке. С других сторон тоже подступили индейские отряды и палили с четверть часа. Пули рикошетили по скалам, со шмелиным жужжанием уходили вверх, не причиняя вреда осажденным. Поскольку ответной стрельбы не было, нападавшие с победными воплями кинулись на холм. Загрохотали фузеи и мушкеты — наступление захлебнулось. Из окопов выскочили чугачи, кадьяки и алеуты, переметнувшиеся якутаты, с тесаками и копьями бросились на нападавших. Те побросали ружья и разбежались.

Кусков не дал пролить много крови, остановив свою партию и воинов тойона Николая. Они собрали ружья, пороховницы, крикнули засевшим за камнями мятежникам, чтобы те забрали убитых и раненых. Не прошло и часа, показался тойон Павел без перьев на голове, с крестом и медным Российским гербом на груди, крикнул, что хочет говорить с Кусковым. Его пропустили одного, без почетного караула. По лицу тойона видно было, что партия стычку выиграла: в лагерь пришел индеец, столь отличный от прежнего заносчивого тойона, что трудно было не ответить на его предложение снова устроить мир, вернуть пленных и разменяться заложниками.

Кусков потребовал вернуть украденные байдары, одеяла и утварь. Тойон Павел смущенно ответил, что не знает, где все это. Гости с Якобиевого острова ушли, с Ледового пролива собирались оставить акойцев. У кого что — надо разбираться. Тойон обещал все вернуть, когда партия будет возвращаться с промыслов.

Кусков, конечно, не верил ни одному слову Павла, но ему, пока, достаточно было даже обещания. Передовщик для острастки постыдил акойцев за мятеж и вернул пленных. Тойон осмелел, стал торговаться, пытаясь всучить заложницей дочь, поскольку в отместку за измену, девок русичи не убивали.

Но Кусков настоял, чтобы Павел выдал сына и племянника. Договорились, что акойцы заготовят для Кадьяка двадцать бочек сивучьего жира и лавтаки по бостонским ценам в обмен на одеяла, табак, бисер.

При последнем штурме Сысой был ранен, стрела с костяным наконечником воткнулась в плечо. Он потянул ее, в глазах потемнело. Тойон Николай, со знанием дела, разорвал парку, надрезал кожу рядом с наконечником, выдернул стрелу, выдавил черные сгустки крови. Сысой зубами надорвал патрон и присыпал рану порохом. Скинув кушак, перетянул плечо.

Погибших хоронили на высотке в самом глубоком из окопов. Тела сложили без гробов, сняв с них все пригодное для носки и обернув старыми лавтаками. Из сырой ели вытесали большой крест, по обычаю вырезав на нем надпись «Земля Российского владения».

Чуть стих шторм, партия ушла к югу, не задерживаясь возле акойского селения. «Ростислав» качало на волне, Сысой лежал в трюме, то, впадая в забытье, то просыпаясь, озноб менялся на жар, от которого выступала испарина на теле, больно стучала кровь в плече. Почудилось в бреду, что пронесся «Финикс»: как ночная птица, выскочил из тьмы, обдал запахами, звуками, пропал и, как при болезнях детства явилось видение непрожитого дня. В сырое небо Русской Америки поднималась высокая мачта флагштока. К ней прилип мокрый Компанейский флаг. Сысой раздраженно дергал за скользкий фал, желая спустить его, от того было тошно и муторно, все начинало кружить водоворотом… Он проснулся или пришел в себя, сел, открещиваясь от кошмара. В полусне-полубреду голова его моталась вместе с судном, кренившимся то в одну, то в другую сторону.

Партия подходила к Какнауцкому жилу. Увидев байдары и куттер, все население бросилось в лес, а трое полуголых оборванцев побежали к берегу.