Олег Слободчиков - Заморская Русь

Сестры прежде отца с матерью обзывали фатером-мутером, теперь гнусавят — папан, маман. Старый парик в чулан бросил, на лысой башке один хохолок остался, так он его завивает. Дядья такие же. Теперь на иного обрусевшего немца глянешь — мужик и мужик, — не то, что эти…

А я приехал при деньгах, в козловых сапогах, в золоченом кафтане.

Капитал мой они зауважали, стали уговаривать вырядиться в панталоны. За сапоги я в Иркутске пять целковых отдал, вдвое чем на Кадьяке, а они носы воротят — купецкая обутка, нерпичьим жиром воняет. В церкви с одной девкой пару раз переглянулся — к вечеру наехала родня. «Не погуби, — плачут, — приставихиной крестнице, кажись, приглянулся. Рассердишь девку, нас в шахтах сгноят».

Похоронил я деда, гроб долбленый ему взял, справил, все честь по чести, сказал родне, что еду в Бийск заявить капитал, записаться в купцы. Паспорт не просрочен был. Нашел компанейского приказчика, подписал контракт и айда на восход!.. А народ по Иркутскому тракту все свой. В Охотске и вовсе как дома. Петьку Коломина встретил — он сюда собирался. От него узнал, что на пропавшем «Финиксе» возвращались полтора десятка старовояжных из лебедевской артели… А сам именитый купец Павел Сергеевич ЛебедевЛасточкин помер два года назад. Старик Бочаров тоже помер в Охотске, Измайлов с галиотом пропал в море. На Кадьяке сказали, что вы все у Кускова в партии. Я к Бырыме — посылай к ним! — Прохор посидел молча, глядя себе под ноги, тряхнул головой, вскинул непокорные глаза: — Ничего, Васька, найдем нашу рыжую и выручим. А я туда уже не вернусь! — кивнул на закат дня.

Узнав, что к материковым индейцам собирается отряд выкупать баб, в контору явился Григорий Коновалов. По его лицу Кусков понял, что отговаривать морехода бесполезно, все равно пойдет.

— Ладно! — сказал, смиряясь. — Новоконстантиновскую оставим на Уварова, а «Ростислав» на кого?

— На Петьку Коломина!.. Я один среди вас встречался с кайганскими народами, их обычаи знаю. От медновцев слышал, людоеды!

Васька заскрипел зубами.

— Да ты не бойся! — жалеючи, кивнул ему Коновалов. — Народ там бедный, белые бабы — в диковинку.

На крыльце послышалась ругань. Кусков приоткрыл дверь. Караульный выталкивал из сеней подвыпившего стрелка Баженова.

— Впусти! — разрешил передовщик.

Баженов вошел, скинул шапку, крестясь на образа, бросил взгляд на собравшихся, понял, о чем разговор — Меня с собой возьмите?! — сказал смущенно. — Вдруг свою колошку верну.

— За выкуп родня ее не даст! — попытался вразумить его Кусков. — Соседи говорят, ты ее бил пьяный…

Баженов вздохнул, глядя на образа:

— Силой увезли. Я бы ее спросил, хочет жить со мной или нет.

— Колошки мстительны, как кошки! — сказал Коновалов, насмешливо поглядывая на промышленного. — Коли девку обижал, она может нас всех погубить.

— Доведите до селения, где ее родня, дальше сам управлюсь… Не возьмете — самовольно уйду!

— Я тебе уйду! — прикрикнул на промышленного Кусков и добавил мягче: — Десяти верст не отойдешь — обдерут живьем.

— Чем она тебя присушила? — рассмеялся Григорий, разглаживая бороду по груди.

Баженов хмуро взглянул на него и не ответил.

Осенний желтый лист плыл по реке Медной. Отряд из пятнадцати человек тянул бечевой тяжелогруженую байдару и две малых, легких лодки. Уже через три дня медновцы стали насторожены и подозрительны, а вскоре, не слушая посулов, взяли обещанную плату и поплыли вниз по течению. При ватажке осталось только трое чугачей, верно служивших Коновалову еще во времена лебедевской артели. Но и они, народ дерзкий, коварный, стали требовать частых остановок, иногда подолгу разглядывали скалистые берега реки, делали недолгий переход и снова останавливались. Следов людей не замечали, но по ночам костров не жгли, днем громко не разговаривали. На седьмой день байдара и лодки прибыли к месту торга племен Волка и народов, живущих на побережье моря. За несколько верст до торжка чугачи вызвались налегке уйти вперед и осмотреться. Коновалов дал ружья двум проводникам, третьего оставил при себе.

К вечеру разведчики вернулись и сказали, что на торжке никого нет.

Объяснив, как туда добраться, они потребовали плату, побросали в лодку свое добро и уплыли. Такая поспешность насторожила русичей. Семеро потянули байдару бечевой. В темноте, переменив место, ночевали с осторожностью. С рассветом осмотрелись и, не заметив ничего подозрительного, двинулись дальше.

Торжок располагался на ровном месте в излучине реки, среди редколесья было много остывших кострищ.

— Вот тебе и ярмарка! — оглядываясь по сторонам, пробормотал Кусков.

Лицо его обросло бородой, в длинных волосах прибавилось седины.

Посоветовавшись, ватажка выбрала место с нависшими над водой ветвями деревьев вдали от излучины. Под ними спрятали байдару, разгружать ее не спешили. Сысой, Василий и Прохор занялись обустройством ночлега. Лукин, Кусков, Коновалов и Баженов, которого все-таки взяли с собой, с оружием отправились искать тропу к перевалу, присматривали, где бы спрятать привезенное добро. Этот товар не давал ватажке покоя. При небольшой охране находиться на чужой земле с таким богатством было не безопасно.

К утру в сухом месте промышленные зарыли флягу с порохом, запас пуль и картечи, двадцать одеял, топоры, бисер, флягу водки. На другой день на видном месте развели костер и устроили дневку. Лукин с Коноваловым несколько раз ходили к тайнику и при разных высотах солнца высматривали, не остались ли какие-нибудь следы. У костра пекли рыбу и мясо, поджидали местный народ, но никто не подошел к лагерю.

Лукин с Васильевым всю ночь стояли в карауле, на рассвете разбудили спавших товарищей:

— Идти надо! — сказали. — Не похоже, чтобы кто-то нас видел! Так и до весны прождать можно.

Каждый стрелок взял по ружью и пистолету, по ножу и топору, по нескольку одеял, котлу, да мелкого товара на мену и съестной припас. К полудню под перевалом все семеро поняли, что с таким грузом далеко не уйти.

— Ишь, как обленились, — тяжело дышал, Григорий. — Все на байдарах да на судах, а как пешком — так и задохлись…

После полудня отряд с трудом поднялся к седловине и все попадали на землю. Коновалов, вытирая шапкой лицо, сказал то, что думали другие:

— Разгружаться надо. Идем, ничего не видим кроме ног. Нас голыми руками возьмут!

Здесь, среди скал, решили спрятать часть одеял, топоров, котлов и другой поклажи. Вниз зашагали легко и весело, перекидывая ружья с плеча на плечо.

Ночевали без огня, настелив под себя веток и хвои. Курить Лукин не давал, чтобы не высветить место ночлега. На рассвете промышленные развели большой и дымный костер, разогрели мясо.