Олег Слободчиков - Заморская Русь

У Дурыгина, говорят, кафтан был новый. Боцман сильно боялся, что украдут, ночами им не укрывался, под себя стелил. Как-то уснул под байдарой, а удалой чугач не поленился, подкрался, привязал палку к дереву и дергал за бечеву, пока Дурыгин не проснулся. Боцман взвел курок фузеи, на миг только высунулся из-под байдары, чтобы оглядеться, хвать — нет кафтана. Утром пошел жаловаться тойону. Тот вора нашел, прислал к нему. Он кафтан вернул, но при этом сильно похвалялся, каков молодец-удалец и советовал другой раз лучше смотреть за своими вещами.

Мореход выколотил трубку, сунул за голяшку, взял в руки фузею. Ветер с севера усиливался, туман редел, холодало, но в воздухе все еще висела сырая взвесь.

— Смотри-ка, — Степан кивнул на берег, где возле костров сидели чугачи. — Сейчас девки плясать будут!

— Почем знаешь, что девки? У них все безбородые. Я пока обыскивал, только и различал, что на ощупь.

Степан тихо рассмеялся:

— Научишься! Девки до обеда пляшут, мужики после. У девок лица татуировкой обезображены, у мужиков — краской. — Зайков помолчал, глядя на пляски, вздохнул: — Нет, не те уже, пообвыкли, обрусели, наши порядки стали перенимать. Еще два года назад, когда строили крепость, этот же тойон Шенуга Ченюкского жила приходил к нам с родней. Мы наварили гречки, намаслили китовым жиром, дали гостям ложки. Один набрал каши в рот, повалял языком и плюнул обратно в котел. Наши давай его бить, гости понять не могут за что, орут: «улу-улу», — показывают пальцем на язык. Привели толмача, чугач через него с обидой передал, что у него рот не поганый, все сородичи едят жеванное им. Сейчас-то — смех, а тогда каково было?!

Привалившись к стене, мореход замолчал, глядя на пляски, насмешливо хмыкнул в бороду и поскоблил скулу:

— Ишь, шалавы, как срамотой вертят, будто их на кол сажают! — Мореход надолго умолк, судя по его лицу, хмель стал проходить, переходя в сонливость.

Прохор, попыхивая трубкой, стал думать, как снова разговорить старовояжного.

— Коли лебедевские сюда первыми пришли, что спорят, чьи промыслы в губе? — спросил баском.

— Слушай болтунов, — проворчал Зайков. — За год до шелиховского поселения на Кадьяке мой брат, Потап, на «Святом Александре Невском» объединился с шелиховским пайщиком Деларовым, который ходил на «Святом Алексее» тотемских купцов Пановых, и с мореходом Мухоплевым на «Святом Михаиле», который в тот год принадлежал тотемскому купцу Холодилову, но компания Шелихова — Голикова имела в нем паи. Объединившись, три галиота пришли сюда искать новых угодий. Чугачи в то время воевали со всеми народами, жившими вокруг них, и всех держали в страхе. Алеуты и сейчас называют их неустрашимыми касатками. Наших здесь, первый раз, так побили, что пришлось уйти ни с чем. Мухоплев на «Михаиле» чудом вернулся в Охотск, потеряв половину экипажа. Идти к Кадьяку с Шелиховым он отказался и божился дальше Уналашки к востоку не ходить. Деларов встретил Шелихова на Уналашке, умолял остаться на зимовку, пугал, что к востоку народы лютые, ни торговать, ни промышлять не дадут… Но вскоре шелиховские мореходы Измайлов с Бочаровым описали Чугацкую губу. Потом Гришка Коновалов на месте нынешней крепости поставил избу-одиночку. Через год здесь промышляла артель иркутского купца Киселева. Вот и разбери, чья губа и кто первый!? — Зайков плюнул за стену и тихо выругался. — Это промышленные драное одеяло поделить не могут, а главные пайщики заодно. Хоть бы и наши промыслы: тридцать семь паев принадлежат Лебедеву-Ласточкину, один — богоугодный, один — на охотскую школу, три — Гришки Коновалова, три — мои, тринадцать — курского купца Шелихова. Вы его артель ругаете, а он ваш пайщик… Понял? — Зайков снисходительно похлопал по плечу молодого промышленного и снова стал набивать трубку. — Гляди-ка, сейчас плясать перестанут, повернутся лицом к костру и завоют.

Так и случилось.

После Святой Пасхи стихли ветра, сквозь низкие облака стало тускло проглядывать солнце. Промышленные смазали байдары жиром, целыми днями болтались на волнах прилива, рыбачили. Из-за постоянной сырости сушили рыбу в сараях, развешивая на шестах над дымом тлеющего огня. Все равно юкола долго не хранилась, быстро плесневела. Стрелки, по двое-трое, ходили вглубь острова за зверем и птицей, в хорошие дни добывали мяса помногу, но сохранить его было трудно.

И все-таки на Егория-голодного, в конце апреля, артели удалось собрать припас к промыслам. Партии стали расходиться по кормовым местам. Егоров с Котовщиковым попали под в партию Петра Коломина, отправлявшуюся в Кенайскую губу, где у артели было укрепленное зимовье на реке Касиловке.

Полсотни русских людей на больших кадьякских байдарах пошли из залива на запад. За ними двинулись чугачи в кожаных и долбленых лодках.

Попутно они промышляли морского зверя на встречных островах. Вскоре к ним присоединились полтора десятка алеутов на быстрых и узких однолючных байдарках. У большинства русских промышленных, кроме стрелкового оружия были пистолеты, у иных — сабли, у всех топоры. Прохор Егоров кроме компанейских фузеи и топора держал при себе дедов мушкетон. Передовщик Коломин перед походом посмеялся:

— На кой он тебе, колесцовый еще? Возьми в долг пистоль! — Но, натолкнувшись на упрямство молодого стрелка, плюнул и смирился. Так Прохор Егоров вышел на свой первый промысел с преогромным дедовским крестом на животе и со старинным мушкетоном.

В Кенайской губе партия разделилась на две чуницы. Одна, под началом иркутянина Василия Иванова, пошла на север, к Касиловке, другая собиралась идти к Чернобурому острову с дымящей горой, но сородичи передали чугачам, а те передовщику, что в губу вошло много байдар под прикрытием пакетбота.

По их описанию это была шелиховская артель.

Петька Коломин срамословил и скрипел зубами от наглости кадьякских соседушек, грозил перестрелять русских артельщиков, а нанятых ими туземцев заставить промышлять на себя. Но время было горячим, упускать его никто не желал. Тогда передовщик уговорил морехода Зайкова, человека известного всем партиям и артелям, плыть на двулючке со старовояжным стрелком Галактионовым в Павловскую бухту, чтобы растолковать непонятливым соседям у кого больше прав на Кенайский залив. Сам же распределил чугачей по группам во главе с русскими промышленными и отправил их на промыслы.

Егорова, Храмова, Котовщикова, Баклушина, Третьякова и несколько инородцев при большой байдаре он оставил при себе и стал ждать посыльных на острове близ мыса святой Елисаветы.

Зайков и Галактионов, на пути к Кадьяку, встретили шелиховскую партию, плывшую в Чугацкий залив: эта наглость была откровенней их промыслов на Касиловске. Новопостроенную Павловскую крепость лебедевские посыльные увидели издалека. Острог был поставлен в удобном месте, на бугре, недалеко от берега бухты, с трех сторон укрытой от ветров. Гостей заметили на входе в нее. Навстречу им вышел сам шелиховский управляющий в окружении дружков. В кафтане нараспашку, в бобровой шапке, по колени вошел в воду и потянул к берегу нос байдары. Засуетились и его дружки, с почтением, на руках вынесли на сушу лодку вместе с послами.