Фаина Гримберг - Судьба турчанки, или времена империи (триптих): Призрак музыканта, Врач-армянин, Я целую тебя в губы

Я, как это бывает со мной, говорила запальчиво, и Эмил тоже понемногу впал в запальчивость и сказал, что вот именно для того, чтобы не повторились те преследования и убийства прошедшей войны, евреи и хотят быть сильными...

— Значит,— сказала я,— испытания ничему не учат людей, ничему, кроме несправедливости к другим людям. Все хотят быть сильными за счет чужих несчастий...

Конечно, разговор перешел на положение тех, кому поменяли имена... Я сказала, что даже если бы и была автономия болгарских турок внутри Болгарии, ничего плохого не было бы в этом... Лазар Маленький бросился в разговор и сказал, что должна быть свобода передвижения из одной страны в другую — как человек захочет, — Если во мне турецкая кровь, я что, обязательно должен все время жить в Турции?!.. Ива, жена Эмила, сказала, что если бы сделать эту свободу передвижения, то все захотели бы жить только в Париже, в Лондоне или в ФРГ... Знакомый Эмила поддержал ее (я не поняла, этот знакомый, он еврей или нет)... Я заметила, что Лазару Маленькому стало приятно, потому что его реплику приняли всерьез и всерьез возразили... Эмил сказал, что вот перемена имен — это такая месть за времена турецкого ига... У его жены сделался очень одобрительный вид... Я тогда почувствовала, что Лазару не нравится весь этот спор, он тяготится этим спором; он уже давно считает все эти домашние споры бессмысленными и тягостными; но я уже не могла остановиться... Я встала и сказала Эмилу, что в германских и австрийских газетах конца тридцатых годов писалось о его единоплеменниках кое-что поинтереснее этого пресловутого «турецкого ига»; и все эти писания обосновывали возможность уничтожения миллионов людей, и женщин и детей; и я всегда считала, что эти писания — ложь; а теперь я буду считать их правдивыми, а убийства в газовых камерах буду считать просто обыкновенной местью! До свидания!..

Я вышла из квартиры... Дверь входную спокойно прикрыла... Никто не удерживал меня... Я села в подъезде на скамеечку... Ведь этого Эмила, в сущности, и его единоплеменники нисколько не волнуют... И никакая справедливость или несправедливость не волнует его... Его волнует только собственная шкура... Вот он еврей, и если будут убивать евреев, то и его убьют, и потому он начинает кричать, что убивать евреев несправедливо; а всех других, значит, справедливо, или, по крайней мере, Эмилу будет безразлично... Но Лазар сердится на меня за этот спор... Лазару будет совсем тяжело и одиноко на работе; там ведь все чувствуют, что Лазар не такой, как они; что он притворяется, когда пишет все эти лживые статьи и книги... А с этим Эмилом у него какие-то более или менее человеческие отношения... У меня слезы навернулись на глаза, так мне стало жалко Лазара... Еще посидела... Вдруг шаги вниз по лестнице в подъезде... Думаю: это Лазар или сын?.. Лазар Маленький... Он сел рядом со мной... Я взяла его за руку... Такая ручка у него, длинненькая, тоненькая еще, но тверденькая такая; он улыбнулся, согнул руку в локте, сжал кулачок, и мускулы тонкие надулись... — Лазарчо, — говорю, — Я пойду извинюсь... — Он тебя оскорбил, ты ему ответила. А зачем извиняться?!.. — Все равно. Он к отцу нашему хорошо относится...

Я представила себе одиночество моего Лазара Большого на работе, и пошла в подъезд... Чувствую, Лазар Маленький не идет за мной... Я оглянулась... он подошел к этим деревянным рамкам, на которых ковры выбивают, и выгибался, гимнастику какую-то проделывал... Я позвала его... он пошел ко мне... без большой охоты... Я позвонила... Эмил открыл... Я быстро и не глядя ему в лицо, сказала: извините... Он заговорил суетливо, что а, ничего, ничего... После я пила кофе, что-то говорили о кино, я все время молчала... чувствовала себя униженной...

Когда мы возвращались домой, Лазар Маленький заговорил об этом споре, но Лазар Большой спросил у меня что-то по хозяйству, я стала отвечать... Я поняла, что он не хочет этих бессмысленных разговоров; и без того понятно, что все плохо... Но мальчик все же сказал, что я не должна была унижать себя этим извинением... Лазар Большой сказал, что если бы извинился Эмил, это значило бы, что у Эмила есть сила воли; а раз извинилась я, значит, это я сильный человек... Лазар Маленький промолчал, и в молчании его чувствовалась пренебрежительность; чувствовалось, что он обижен на отца и думает, что отец нарочно притворился и солгал... И ведь это, наверное, так и есть; и я чувствую, что Лазар Большой сейчас солгал; и солгал, потому что наше мнение, мое и Лазара Маленького, кажется ему слишком резким... А на самом деле он с нами согласен...

В комнате тяжело пахнет выпившими мужчинами... Я распахиваю настежь окно... Жена Бориса почему-то оборачивается ко мне и говорит спасибо... отрывисто...

Все устали и отупели... Куда это она ходила?.. А, ну я показала уже, где ванная и туалет...

Еще светло... Все-таки лето... С улицы слышны какие-то голоса, как всплеск шумной воды вверх в фонтане... Машина проехала... Тихо... Лазар кофе мелет... Прямо на глазах темнеет в комнате... Свет не хочется включать... Сейчас все начнут по очереди выходить... И мне бы надо... Кажется, уже никому не хочется говорить... У меня какая-то тупая бредовая ревность.. Тупо думаю, может, это Лазар не потому, что я больная, просил ее; может, это он так за ней ухаживал...

Какая я!.. Когда Лазар в гимназии учился, кончал уже, он влюбился в одну свою одноклассницу, Лиляна ее звали... Такая школьная любовь. Он смотрел, молчал. Молча давал ей цветы... Может, большего он и не хотел... А когда они поехали летом работать на раскопках, она там сошлась с шофером. И все это знали и говорили об этом Лазару. Одни хотели ему сделать больно, другие — наоборот — утешить; и все говорили... Он тогда мучился от отвращения к себе. Не к ней, а к себе... Это мне Софи рассказала... А Лазар не рассказывал, и я не спрашиваю, не надо причинять ему лишнюю боль... Мне нравится его теория о том, что в любви человек свободен. Она свободна: — хочется ей — и не любит его и идет к другому. Он тоже свободен, хочется ему — и любит ее и стоит у ее дома и смотрит, как это она идет по улице. Но если она не хочет, не надо к ней подходить и говорить с ней, это уже будет значить стеснять ее свободу... Очень славная хорошая теория... О его другой любви я больше знаю. Она моложе его, но раньше кончила университет и уже работала в школе. И очень интеллигентные у нее были родители, такие думающие и совестливые и порядочные служащие, бывшие чиновники, на такой старомодный европейский манер, как, наверное, бывало еще до первой мировой войны... Лазар пришел с ними знакомиться, а когда он ушел, родители ей отсоветовали выходить за него замуж; сказали, что не сложится жизнь... И когда наутро он пришел и ей сделал предложение, она ему эти их слова передала; и сказала, что не хочет, чтобы и Лазару и ей было плохо, и отказала ему. И мне нравится, что она при этом не говорила, как она его любит; чтобы не получалось, что вот она такая героиня, жертвует ради него своей любовью к нему... Нет, все так скромно и спокойно... А ведь она его любила, я знаю... Я бы так не смогла... И он потом ведь знал, что я его люблю, и смотрю на него; и меняюсь в лице, когда слышу его имя... Ему сказали, все заметили... А, может, я хотела, чтобы заметили?.. Тогда нечестно... А я готова какие угодно причины найти, лишь бы самой себе доказать, что это я, я его люблю, а не он — меня. Почему-то мне так легче. Может, я просто боюсь, что вот я поверю, что он меня любит, а потом он скажет что-нибудь или голос будет сердитый, и мне тогда станет совсем плохо... Может, боюсь этого... Потом она вышла замуж и у нее сын есть... Я ее видела несколько раз, случайно, вид у нее усталый... Вот с ней бы я дружила... Но это невозможно. И Лазару было бы больно, и ей, наверное... Когда мы еще только поселились в том подвальном этаже, и накануне дня рождения Лазара она пришла. Так вежливо поздоровалась. Стоит на пороге. Такое достоинство и бескорыстие, и без малейшей тени самодовольства... И, кажется, это передается... Я поняла, что не надо ее приглашать в комнату, ей это не надо... Она сказала, что Лазар хотел иметь эту книгу, и отдала ее мне, и вежливо попрощалась... Нет, она не для того пришла, чтобы показать мне, как она его любит, а просто, чтобы у него была эта книга, которую ему хотелось иметь... И она мне доверилась... Значит, она понимала, что он с плохой женщиной не соединится... Вот она уже попрощалась, и приостановилась, и немножко покраснела, и попросила, чтобы я сказала, что я сама купила эту книгу... И я поняла, что я так должна сказать, чтобы ему не было плохо... Потом она ушла, и больше никогда не приходила... А эта книга, переводная, греческий поэт Кавафис... Лазар действительно хотел ее иметь и очень обрадовался... Но так быстро все прошло... Как будто что-то почувствовал... И никогда мы не говорили об этой книжке... А когда я вспоминаю, то будто что-то светлое, хотя у нее темные волосы и глаза темные... Юли ее зовут...