Фаина Гримберг - Судьба турчанки, или времена империи (триптих): Призрак музыканта, Врач-армянин, Я целую тебя в губы

Они ушли... Теперь Лазар говорит К., что мы скоро отдадим деньги... К. рвется на улицу. Я выхожу на балкон. Конечно, Борис уже поймал такси и их нет... К. покрутился, огляделся и пошел... Но это все совсем не смешно...

В комнате Лазар сидит за столом, накручивает на палец темную прядь волос и напевает... Он приподнял руку, согнутую в локте, и этот согнутый указательный палец кажется очень длинным и светлым... когда у меня плохое настроение, я сержусь, если он вот так сидит, крутит волосы и напевает... Сейчас — не сержусь... Он развалился на стуле, одну руку откинул... Он забыл слова, что-то мычит, потом выпевает: «...Са-анта Лючи-иа...», потом опять мычит и выпевает опять... Он поднимает на меня смешливые глаза и спрашивает, не сержусь ли я на него. Мне становится стыдно, что он первый спрашивает, и я сама спрашиваю в ответ, не сердится ли он на меня... Мне хочется быть с ним... Убирать со стола не хочется... Я подхожу, прижимаю его голову в своей груди, подтягиваю к своим губам его откинутую вниз руку и чуточку покусываю кончики его пальцев... Я хочу потушить свет... Я не люблю, когда при свете... Но он вполголоса бормочет, растягивая слова: «...Не нужно... давай так поласкаемся...»

Уже в постели я спрашиваю о главном:

— Ты ему отдал?..

Вдруг мне хочется, чтобы он ничего не отдавал, чтобы мы с ним не устраивали себе лишнего беспокойства в жизни... Но я этого не скажу вслух... не могу...

— Завтра в аэропорту,— отвечает Лазар.

— Так они завтра улетают?

— Ну да...

Утром мы вскочили как раз, чтобы без завтрака, без кофе бежать на улицу, хватать такси и добираться до аэропорта... Лазар прижимает к груди сумку, в сумке то, что он хочет отдать Борису...

Ну, мы успели... немножко пометались, запыхались... Нашли их... Они стоят в таких выжидательных позах, оглядываются... Я даже обрадовалась; значит, обязательные люди, ждут... Народа много... Никому до нас дела нет... Все равно Лазар поднял чемодан Бориса, оттащил в сторону; Борис открыл чемодан, что-то оба засуетились, наклоняются...

Никто не провожает Бориса и его жену... Ну да, родители Бориса в другом городе живут, у моря... Это она там, наверное, так загорела... Она в тех же самых джинсах, в той же блузке, на плече — сумочка на ремешке... Такая легкая естественная небрежность... У меня с ней странный разговор... Она говорит, что мы, наверное, больше никогда не увидимся... Она знает, о чем Лазар просил Бориса. Она еще напомнит Борису и все будет сделано, и Борис даст знать через их знакомых, когда их знакомые сюда поедут... Потом она просит, чтобы я не обижалась на нее, она действительно не может мне помочь с лечением, это у них очень сложно, и нужно много денег для хорошего лечения... Я думаю, их плохое лечение вполне равняется нашему хорошему, но я упрашивать не стану... Я отвечаю, что это пустяки, не стоит об этом говорить... Нет,— она повторяет серьезно, это не пустяки, я должна лечиться... И — откуда ни возьмись — я не заметила, откуда — сует мне в руки ворох каких-то тряпок и какую-то косметику... И говорит уже опять быстро... И я еле разбираю, что это все я должна взять, потому что нашим врачам тоже надо давать деньги, она знает (ну да, взятки); и это все можно продать, хотя это все уже немножко использованное: и одежда и косметика, но здесь это все равно ценится, и она знает, что нам нужны деньги... Я — нет, нет; она — да, да, да... Все лежит на скамейке ворохом...

Теперь она заново вспомнила, как надо со мной говорить, и говорит медленно... Она говорит, что всю ночь думала обо мне... Тут мне становится как-то странно, — что это? Думать о человеке, которому ты не собираешься помогать, и явно не хочешь опять увидеться с ним... Может, это она о Лазаре думала, может, она просто влюбилась в него?.. Она же тогда не могла понимать его слова, только слышала звучание его голоса и смотрела... Разве что Борис ей после перевел... впрочем, с Лазаром хватает и того, что слышишь его голос и видишь... Она говорит, что меня трудно будет забыть, что ей еще придется восстанавливать свое душевное равновесие... Все это странно и даже фальшиво звучит, хотя и лестно для меня... Она продолжает, что нашла одну мелочь, которую мне будет приятно иметь, и что она просит у меня что-нибудь на память, «как талисман...» Это совсем фальшиво, хотя и лестно, конечно... И что я дам? Клочок платья? А, волосы я заколола не заколкой, а простым зажимом... Распускаю волосы и отдаю зажим... Она открывает сумочку, прячет мой зажим, вынимает маленькую книжку, карандаш и что-то пишет... Лазар и Борис уже закрыли чемодан и разговаривали в стороне... Объявляют досмотр... Борис несет два чемодана, Лазар — большую, вроде рюкзака, сумку Бориса... мы с ней поспеваем следом... Открывают чемоданы и сумку... Нам все видно... Лазар, я чувствую, замер... Мне тоже тревожно. Борис спокойно вынимает из чемодана то, что Лазар ему дал, и кладет в большую сумку. Чемоданы уезжают... Борис глядит на Лазара, смеется и бодро хлопает по своей сумке... Сумка остается при нем... Конец досмотру... Теперь они пойдут на самолет садиться... Они машут нам, мы машем им... Они пошли...

Тут я вспоминаю, что на скамейке остались эти тряпки, бросаю Лазара и бегу... Он — за мной... Я ему объясняю, что это все она нам оставила, на нашу бедность; о зажиме ничего не говорю... Лазар садится, перебирает одежду и косметику, и говорит, что это все действительно можно продать; Софи продаст в гимназии, своим учительницам, когда учебный год начнется... Он спохватывается: — Извини, может, ты хочешь себе оставить?.. Да нет, — говорю, — я не хочу ношеное... Я и вправду не хочу носить то, что она надевала, и краситься ее косметикой. Это бы меня раздражало как напоминание о тех жизненных благах, которыми эта женщина пользуется, а я — нет, как будто я не заслужила...

Лазар начинает запихивать все в свою, теперь пустую сумку... Не заметил, что у меня волосы вдруг распущены... По- моему, он волнуется, сомневается, надо ли было отдавать Борису... Но я чувствую, что разговор об этом сейчас заводить совсем не надо, так Лазар скорее успокоится... Я и сама волнуюсь и сомневаюсь. Если я заговорю, он это почувствует и сильнее занервничает... Надо отвлечься... Я раскрываю книжечку... Она размашисто написала: «Love»... Почему-то косо поперек почти пустой титульной странички, и по-английски... Может, английский ей кажется таким универсальным языком?.. И почему «любовь»?.. У нее ко мне, что ли? Или у нее к Лазару? А, может, это она вообразила, что Лазар меня так сильно любит?.. Но я-то его люблю...

Это сказки Гауфа на английском... А, вот почему она по- английски написала... Эта книжечка действительно мне нравится, и детям можно будет читать... Но тут не все циклы, а только один — «Караван»... картинки хорошие, не аляповатые цветные, а в такой коричнево-золотистой гамме, гравюры, что ли... На обложке — пустынный пейзаж; и человек в таком восточном костюме, в чалме, ведет в поводу верблюда, а на верблюде сидит укутанная в покрывало женщина...