Фаина Гримберг - Судьба турчанки, или времена империи (триптих): Призрак музыканта, Врач-армянин, Я целую тебя в губы

Посольство Эвреноза Гази было освобождено. Мы прибыли в Брусу героями. Столица встречала победителей, печалилась о смерти султана Мурада и праздновала воцарение султана Баязида.

Снова я в Брусе, в городе, где я родился и провел первые годы своей жизни. Я думаю о Панайотисе. Мне странно, что, пока происходили все эти бурные события, он по-прежнему жил в своей темнице, одинокий, лишенный новых впечатлений. Я поспешил отослать ему одежду и еду.

Снова рядом со мной Хасан, мой старший брат. Он находит, что я окреп и возмужал. Я нахожу его усталым и еще более помрачневшим, но не говорю ему об этом. Он показывает мне письма отца и матери. Они очень тревожились за нас и радуются нашему возвращению. Они хотят, чтобы оба мы приехали в Айдос — отдохнуть.

Далее я вспоминаю торжественный прием во дворце. Множество сановников в роскошных одеждах. Море тюрбанов и высоких шапок. Светильники разливают яркий свет. Возносятся мраморные колонны и легкие арки, выложенные пестрыми плитками. Послы из франкских стран приветствуют султана. Султан Баязид щедро оделяет милостями победителей сербского войска, не забывая по завету своего отца ни великих, ни малых. Я тоже оделен золотом и землей.

Мой брат Хасан преклоняет колени перед троном султана. Он просит о милости. Он жаждет единственной награды — пусть милостивый султан позволит ему взять в жены Сельви, дочь покойного Абдуррахмана Гази. Хасан рассказывает о клятве, которую Абдуррахман Гази взял, умирая, со своей жены Зейнаб. Казалось бы, почему сразу нельзя удовлетворить просьбу храброго полководца? Ведь на одной чаше весов справедливости — клятва, данная женщиной умирающему старику, она поклялась не отдавать в жены Хасану свою дочь; для того, чтобы не погубить Хасана, связав его судьбу с судьбой безумной девушки. Но на другой чаше — желание самого Хасана, зрелого человека, отвечающего за себя. Но можно ли сделать исключение? Можно ли отменить клятву, данную человеку, который давно уже мертв? Ведь если сделать исключение один раз, придется после вновь и вновь допускать исключения, пока нарушение клятвы не сделается самым обычным делом!

Султан обещает обдумать просьбу моего брата, посоветоваться с законниками. И действительно, через несколько дней великий муфтий выносит свое решение. Мудрое, как решения древнего иудейского царя Сулеймана. Клятву дала госпожа Зейнаб и должна ее соблюсти. Но после смерти госпожи Зейнаб Хасан может попросить руки Сельви у ее опекунов, и ему не должны отказать!

Светлым солнечным днем я прощаюсь с братом. Я еду в Айдос к родителям, Хасан остается в Брусе. Он говорит, что не в силах видеть Сельви. Он передает мне письмо, в котором просит прощения у родителей. Я думаю о его любви к Сельви. Странная любовь! (Но, кажется, любовь всегда бывает странной, а если не странная, то, должно быть, не любовь!) Хасан никогда не говорит ни о каких достоинствах Сельви (а какие у бедной больной девушки достоинства? Разве что ее красота и обаяние!), его любовь — некая данность. Вот у человека есть руки, глаза и есть любовь! И любовь эта — такая же необъяснимая частица его существа, как руки или глаза!

— Ну, что мне делать? — Хасан стоит у стремени моего коня. Я сижу в седле, — Убить эту надоедливую докучную старуху? — Я понимаю, что речь идет о госпоже Зейнаб, как не понять! — Придушить ее ночью под маской разбойника с большой дороги? Отравить, как Лазар отравил своего покровителя Стефана? — Хасан смеется нервным коротким смешком. Это напоминает мне смех Лазара.

— Ничего! — отвечаю я. — Ничего не делать! Не сердись на меня! Совсем ничего не делать, потому что делать нечего! — я улыбаюсь. — Просто ждать!

Хасан тянет меня по-детски за руку. Я нагибаюсь с седла и обнимаю брата. Мы хохочем горестно и насмешливо, на большой анадольской дороге. Странная группа — смирный конь, пеший полководец и склонившийся с седла всадник. А вдали на голубом небе светло белеет вершина Олимпа — моей горы. И впереди на дороге, должно быть, уже цветут розы на могиле Омира.

В какой-то момент своей жизни человек замечает, что время пошло быстрее. Еще недавно я был ребенком, еще недавно полдень тянулся бесконечно, а ночью не хотелось ложиться спать, ночь тоже казалась бесконечной, и было страшно окунуться в эту темную скучную бесконечность. Я не понимал, как это дедушка спит не только ночью, но и днем; а теперь я сам не прочь вздремнуть в полуденный зной. И, должно быть, не только с отдельными людьми так бывает. Вот еще недавно казалось, что нет никого сильнее рыцаря на коне, закованного в прочную тяжелую броню. И вот рыцари наголову разбиты нашей пехотой. Началось новое время — время регулярной армии, в которой пехота — основная сила. А когда- нибудь и это время пройдет и начнется какое-нибудь новое время.

Я провел несколько лет во франкских землях, увидел города, о которых прочел в книгах,— Венецию, Флоренцию, Париж. Об этом я, наверное, когда-нибудь и сам напишу книгу. Я женился. У меня семья — две жены, четыре дочери, три сына. Я женился отнюдь не по страстной любви, обеих невест мне подыскала мать. Это смирные девушки из хороших семей. Все мы любим друг друга мягкой спокойной любовью, бережно и внимательно относимся к детям. Мне приятно вступать в телесную близость с моими женами. У меня есть некая уверенность, что и им это приятно. Хотя, впрочем, всякий человек, в чем-либо уверенный, выглядит немного комично.

Хасан участвовал еще в нескольких победоносных военных походах. В Брусе он выстроил себе огромный дом. В доме прекрасное убранство, много дорогих ковров и тканей, много красивой утвари и посуды. Этот дом ждет Сельви.

Умер отец. От какой-то внутренней болезни. Мы с Хасаном приглашали к нему самых дорогих и умелых лекарей, но ничего не помогло. Как я жалел тогда, что не изучил лекарское искусство!

Перед смертью отец передал мне опекунство над Сельви. Я стал ее официальным опекуном. Теперь, когда Хасан захочет жениться на ней, он должен будет просить у меня позволения.

— А вдруг ты не позволишь мне! — грустно усмехается Хасан.

— Может статься, может статься! — подыгрываю ему я.

Моя мать и госпожа Зейнаб очень постарели, очень сдружились. Целыми днями могут сидеть в саду у фонтана и беседовать о разных пустяках, которые им приятны,— о болезнях старости, о мазях и притираниях для кожи лица, о вышивании, о приготовлении разных варений и солений.

Сельви скоро исполнится тридцать. Она все так же хороша. Время, должно быть, решило на какой-то период оставить ее в покое. Она уже не выглядит двадцатилетней, но все равно выглядит гораздо моложе своего настоящего возраста. Можно сказать, что она здорова, только грустна. И как-то изредка вспоминает о призраке музыканта. Мы скрываем от нее сватовство Хасана. Кто знает, как бы она приняла это известие. Пусть уж она все узнает после смерти госпожи Зейнаб. Если госпожа Зейнаб вообще когда-нибудь умрет! Возможно, она просто переживет нас всех.