Олег Слободчиков - Первопроходцы

— Сам виноват! — укорил его Бугор, сочувственно глядя на окровянившуюся бороду атамана. — Как перед девками, разглаживал усы на ветру, а они должны закрывать губы.

Путники разобрали бечевы нарт, проваливаясь в снег, поволокли их к редколесью и большими трудами подошли к осыпям. Среди камней на разные голоса подвывал ветер. Привалы на плоскогорье были такой же мукой, как ночлеги, а тут, укрывшись, можно было даже подремать под солнцем. На восточной стороне, после полудня появились лужицы талой воды. Последними приволоклись к стану нарты Анисима Мартемьянова. Сам торговый и не оправившийся от прошлогодних ран Казанец, скорей, висли на них, чем толкали. Юшка Трофимов с угрюмым Евсейкой, хрипя, подтянули их к большому костру. Люди жались к огню, благостно впитывали в себя его жар.

На другой день Стадухин догнал ватагу Моторы в узкой пади с каменными осыпями, редкими зарослями низкорослых лиственниц и стелющихся берез. Взятые у ходынцев проводники указывали на лед и другие верные приметы верховий Анадыря. На стане пылали костры. Спутники Моторы отдыхали, сушились, кое-кто уже готовился к ночлегу. Беглые казаки Никита Семенов, Федот Ветошка, Артемий Солдат, Павел Кокоулин Зараза, Иван Лютко, Дмитрий Васильев, Кирилл Проклов, к злобе промышленных людей, играли в карты и бездельничали возле особого костра. Бугор бросил бечеву нарт, заковылял к ним, присел, вытянув ладони к огню. Товарищи по побегу раздвинулись, уступая место. Михей Стадухин, шедший с братом впереди всех, высмотрел Мотору среди промышленных людей, подошел, схватил его за грудки, закричал в лицо:

— Долго будешь юлить, лис старый? С убитым Зырянкой на Колыме заводил смуту и двоевластие, опять за свое?

Семейка стал вырываться, отбиваясь кулаками.

— Сдурел, что ли? — закричал.

— Нельзя двум отрядам одну землю под государя подводить! — Стадухин так тряхнул соперника, что с Моторы слетела лисья шапка.

Беглые казаки вскочили с мест, оставив у огня Бугра, подбежали к Семену. Вокруг него и Михея по-песьи крутился крикливый купец Костромин, орал, грозил, но, помня трепку, дотронуться до Стадухина не смел. Промышленные люди равнодушно глядели на драку и не вмешивались в спор атаманов. Подскочивших ему на помощь казаков тут же оттеснили стадухинские промышленные и служилые: Пуляев, Евсеейка с двумя Гришками. Михей скрутил Моторе руки, связал кушаком, толкнул к Евсейке. Вилюй с промышленными не дал казакам отбить их атамана. Старший Стадухин с начальственным видом подошел к костру, возле которого грелся Бугор, и под одобрительные возгласы моторинских промышленных забрал карты. Казаки вяло заспорили, что здесь воеводской власти нет, но в драку не полезли. Один только Анисим Костромин все бранился и грозил, пока против него не возмутились свои же промышленные люди. В моторинском стане был явный разлад. Все понимали, что Власьева могут сменить уже нынешним летом, а Стадухин с его наказной памятью от воеводы отбрешется. Поругавшись для порядка, смирились и беглые казаки. Мотора сидел связанным у стадухинского костра, обидчиво сопел. Михей ощупал его парку, отобрал отпускную грамоту колымского приказного, из-за которой был раздор. Мотора стал слезно лаять старого сослуживца. Анисим Костромин опять подскочил к атаманскому костру.

— Ты ее нам давал? — заорал в новом приступе ярости.

— Докричишься! — сдержанно пригрозил Стадухин. — Пограблю стервеца.

Промышленные люди Моторы, услышав угрозу, со смехом поддержали атамана:

— Только прикажи! Передавим кровососов! — И тут же стали задирать торгового человека, желая отобрать у него свои кабальные записи. Притих и Анисим.

К стадухинскому костру подошел Артем Солдат, присел на корточки, посопел, мирно попросил вернуть карты. Михей молча отдал их. Утром к нему подошли проводники Моторы, взятые от ходынцев, через Казанца растолковали, что на этой реке живут их враги — анаулы, с низовий им одним возвращаться опасно. Михей одарил их бисером Баева и отпустил. Временный мир между отрядами был установлен. Большинству людей было безразлично, под чьим началом идти на Погычу-Анадырь, лишь бы прийти. Зааманаченный Семейка Мотора поартачился день-другой и дал письменное согласие идти на новую землю и подводить ее под государя под началом Стадухина. Михей освободил его. Сотня русских людей шла по неведомой земле, везла раненого товарища, отдаляясь от труднопроходимого кряжа, разделявшего их с обжитой Колымой. Среди тундровых мхов и скал стали появлялись островки березняка, узкие полосы тонкого лиственничника. Объединившийся отряд спешил в среднее течение, к сплошному лесу, но его все не было, встречались только колки. Рассвет наступал едва ли не после полуночи, когда крепчал наст, Стадухин всех будил и первым впрягался в нарту. В долине реки уже встречался высокий строевой лес. Казаки и промышленные отдыхали у жарких костров, иногда находили следы соболя, но тайги, к которой стремились, все не было.

На вешнего Егория светлая безветренная ночь припорошила падь свежим снегом, а денек выдался ясный. На голубое безоблачное небо выкатилось желтое солнце, вершок выпавшего снега стал оседать и таять, обнажая наст и лед, нарты и лыжи легко скользили по ним. Стадухины шли впереди. Вдруг Михей остановился, уловив запах дыма, сорвал с лица очки и увидел избу с наметенным под крышу сугробом с одной стороны, с поленницей дров — с другой. В следующий миг он бросил бечеву нарты, размахивая руками, побежал вперед. Казаки и промышленные останавливались, кто-то, глазам не веря, крестил грудь, кто-то бормотал молитву от чарования, но никто не сомневался, что впереди русское зимовье. Из-под крыши из волоковых дыр мирно курился дым, возле избы не было ни следов, ни караула.

— Крепко спят, однако, — остановился рядом с Тархом Бугор, шмыгнул облупившимся носом, завистливо просипел: — Никого не боятся. Вечный мир у них или что ли?

Будто услышав его, дверь медленно растворилась, собрав в складку выпавший ночью снег. Наружу вышли двое, одетые в овчинные кафтаны. Михей Стадухин застонал и сел на лед. Его спутники, быстро оправившись от удивления, двинулись к зимовью. Тарх, перекинул через плечо бечеву, елозя ичигами, один подтянул к брату нарту. Бугор, на ходу громко и одышливо рассуждал:

— Встречал в неведомых местах русских людей! Живут порознь родами, молятся колесу, говорят, будто поселились в незапамятные времена… Брешут! Беглые от власти. Ясак дают, поминки, чтобы не мешали жить по-своему.

Михей дернулся на его голос, но не ободрился, снова уставился на избу, на выходивших из нее мужчин и женщин. Мимо проскрипели полозьями нарты с товаром, стихали скрип и скрежет обоза. Михей видел, как зимовейщики побежали к его людям, заметил неподалеку от избы остов строящегося коча. Едва ли не на четвереньках, последним из обоза Тарх подтянул к брату их общую нарту, развернул боком, переводя дыхание, смахнул со взмокшей головы шапку, тоже сел. Старший Стадухин дал ему отдышаться, поднялся с угрюмым видом, поднял бечеву. Тарх оттер рукавом вспотевший лоб. Вдвоем они одиноко прошли по льду реки мимо зимовья на взгорке и толпившихся возле него людей. Тарх ничего не говорил брату, только оглядывался, Михей, не поднимая головы, глядел под ноги. Они остановились сотней шагов ниже, вытянули нарту к невырубленному береговому ивняку. Старший, все так же молча, стал ломать сухостойные ветки для костра. Тарх спросил: