Олег Слободчиков - Первопроходцы

— Схожу узнаю, кто такие?

Михей его не услышал. Младший вздохнул, виновато пожал плечами и зашагал в обратную сторону к избе, к толпившимся людям. Среди зимовейщиков, весело отвечавших на вопросы прибывших, он узнал Дежнева, которого поминал в молитвах как погибшего. Семен радостно раскинул руки:

— Пинежцев прибыло!

— Слава Те, Господи! — троекратно ликуясь с ним, пробормотал Тарх. — Коряки сказывали, будто убит…

— Иные погибли, — дрогнули губы в рыжеватой бороде казака, болезненно прищурились, замутились глаза. Семен тряхнул головой, отмахиваясь от пережитого, веселея, добавил: — А мы, восемь ртов, выжили с Божьей помощью!

Прибывшие и зимовавшие все еще окликали друг друга, переговаривались, спрашивали, торопливо рассказывали о себе. Мотора с разобиженным лицом размахивал руками, что-то втолковывал Дежневу. Михей Стадухин, окаменев изнутри, бездумно и одиноко обустраивал стан, готовясь к ночлегу: наломал сухостоя, сложил шалашиком ветки в укрытом от ветра месте, распушил ножом пару черенков, почиркал над огнивом кремнем по обушку топора, раздул огонек. Когда густо задымила растопка, коснувшись его лица теплом, по щекам казака потекли безмолвные слезы. Ради этого дня он отдал все, даже любимую жену, но лукавый посмеялся и обвел вокруг пальца.

— Семейка Дежнев спасся! — подошел к брату и присел рядом с ним Тарх.

— Говорит, коч без паруса носило неволей по морю, потом выкинуло на камни, двадцать пять ртов выбрались на сушу, десять недель шли к устью Анадыря через горы. Зимовали тяжко, мерли от голода. Половина ушла искать аргиши и пропала. Зимовейщики думали, будто они привели нас сухим путем.

Не отрывая глаз от огня, Михей слушал брата. Тарху показалось, что золотившиеся прежде усы поблекли, стали в один цвет с бородой, а она посивела, по опухшему обветренному лицу брата глубже легли морщины. Сипло вдыхая и выдыхая потеплевший воздух, к ним подошел Бугор, выволок наполовину разгруженную нарту, развернул против костра, сел, скрипнув копыльями, заговорил, переводя дух:

— Говорят, ниже по реке леса еще меньше, а дальше тальник, и то нешироко, к морю тундра да камень. Соболя не промышляли! Больше нашего мук претерпели и ничего не добыли, кроме диких баб. Здесь все, кто живы из девяти-то десятков. И все за посулы бесовские. Вот тебе, Васенька, Юрьев день! Привела дурная башка стары ноги прямо в Ирию: ложись и помирай от радости!

Стадухин помотал бородой, помолчав, просипел:

— Ладно, мы с тобой грешные! Это сколько же добрых людей обманулось? Старый Пенда, Федот Попов, Афоня Андреев…

— Семейка говорит, был на одном коче с Бессонкой. Выбросились на берег, волоклись к Анадырю, здесь разделились. Еще сказал, Пенду и Федота буря унесла, Гераська Анкудинов о камни разбился…

— А ведь нынче Егорий, казачий праздник! — поднял выстывшие глаза Стадухин. — Веселиться надо!.. Что же это Господь попустил в такой день? К чему бы?

— Давно не прямит казакам! Прогневили! — буркнул в сивую бороду Бугор и размашисто перекрестился.

Подходили промышленные из стадухинского и моторинского отрядов, разводили костры. Дальше идти было некуда, а дежневская избенка тесна. Не было Семена Моторы с Никитой Семеновым, не было торговых людей: Костромина, Захарова, Мартемьянова, Баева. Не шел на поклон к анадырскому приказному Михею Стадухину земляк и товарищ по прежним походам Семейка Дежнев. Уже на другой день прибывшие стали обустраиваться: грели огнем, долбили мерзлую землю, расходились по притокам рубить лес. Как-то незаметно со стана исчезли беглые казаки, шедшие с Моторой. Вскоре Михей увидел, что они поставили балаган возле дежневского зимовья. Неприязни между промышленными двух ватаг не было. Все стояли заодно, помогали друг другу советами и силой. На Анадыре поднималось государево ясачное зимовье. Только двое земляков не были рады встрече: Стадухин не шел к Дежневу, чтобы предъявить наказную память воеводы, потому что все о ней знали. Семейка, издали узнав бывшего атамана, не шел к нему, а когда Семен Мотора, с которым он всегда был в приязненных отношениях, сказал про отпускную грамоту Власьева, изъявил готовность признать Мотору анадырским приказным.

Елфим Меркурьев, покрученник Бессона Астафьева, поливал слезами кафтан торгового человека Анисима Мартемьянова, у которого в прежние годы был в покруте и числился в кабальных должниках.

— Ни соболя, ни кормового зверя, ни белой рыбы, — жаловался, хлюпая носом. — Зимовали на заморной красной. Уж ее-то здесь всем хватит. А белую поймать не можем — неводные сети драные, чинить нечем.

— Привез неводного прядева! — утешал должника Анисим.

Тот опять жаловался, что по соборному решению был приставлен к остаткам товаров Афонии Андреева и Бессона Астафьева.

— А где тот товар? — всхлипывал. — В те поры подьячих не было, записывать, что кому отдано, — некогда и некому.

Анисиму нечем было обнадежить должника. Он и сам был в долгах, хотя имел долговые записи с половины отряда. Многие из пришедших промышленных людей не хотели верить, что соболя здесь нет. Слышали, что Дежнев взял с анаулов девять спинок, где-то же их добыли? Анисим Мартемьянов с тоской поглядывал на покрытую льдом реку, с содроганием думал, что с тех пор, как уплыл с Лены, его судьба плелась руками незрячей девки Недоли. Уединившись от многоголосой толпы, Елфим рассказывал ему о своих скитаниях, о том, как были выброшены волнами на сушу.

— Что не зимовали, не промышляли в тех местах? — любопытствовал торговый, разглаживая длинную, густую, как бараний лавтак, бороду.

— По берегу тундра, леса нет, — уклончиво отвечал Елфим: — Остатки коча сожгли и пошли на полночь, через горы, прямиком к Анадырю. После узнали от анаулов, что были рядом с Погычей. Вот ведь как бес потешается. Анадырь и Погыча — реки разные…

— Как зимовали-то? — настойчиво выспрашивал Анисим, что-то сравнивая и складывая своим торговым умишком против слов Меркурьева и его товарищей. — Говорил, в устье леса нет.

— Плавник есть! Кое-как обогревались. К весне четверо померли от голода и цинги…

Анисим опустил голову, смущенно перекрестился, спросил со вздохом:

— А чего те, пропавшие, искали у моря? — И сам себе отвечал: — Селений, кормов. Нерпы, бывает, выползают на лед из трещин.

— Наверное, так! — пробормотал Елфим, — Весной построили из плавника струги, пришли к лесу, стали строить зимовье — анаульцы напали, Семейке Дежневу грудь ножом поранили. Отбились мы, взяли аманатов для мира, подвели под государя, наложили ясак.

— Анадырь — не Погыча! — бормотал торговый человек, чувствуя в словах должника недоговор. — А на Колыме сказывали, Анадырь и Погыча одно и то же! — Бросил на Елфима колючий взгляд: — Ясака — девять соболей, сами ничего не добыли, а коч строили. Хотели морем вернуться?