Олег Слободчиков - Первопроходцы

— Мишка — казак! А ты кто? С каких пор целовальники служилыми правят? — вскрикнул Никита. — Народ у тебя есть, хлеба много, — отрезал, неприязненно глядя на Селиверстова и обрывая туманный разговор. — Тропи путь на Колыму, вози кость, а мы будем ее добывать!

Юша с терпеливой важностью взглянул на него и покачал головой:

— И промышлять, и возить будем вместе! Дело государево, и вы мне в нем поможете. Я явил казне полсотни пудов, своих денег да заемных вложил без счета.

Беглые казаки притихли, стараясь понять, чего втайне добивается бывший целовальник. Селиверстов обвел их немигающим взглядом и решительно повторил:

— Мотора убит, Стадухин ушел, значит, мне быть приказным по его наказной памяти, потому что я нынче приверстан в служилые без государева жалованья.

— Читали твою отпускную грамоту! — опять возмутился Никита Семенов. — В ней ни слова о том, чтобы ты менял Мишку. — Голос беглого казака звучал громко и скандально. — Слышали от твоих промышленных, что Митька Францбеков — вор, за приставами в Москву отправлен на сыск, а потому нам его указы по среднему месту!

Семен Дежнев, положив руку на плечо товарища, стал успокаивать зароптавших казаков и Селиверстова:

— Добудешь свое! Мы поможем. Дали уже стадухинскую избу, амбар. Струги успевай делать сам. — Помолчав с напряженной улыбкой, добавил твердым голосом: — А на приказ у нас сход ставит!

Казаки, торговые и промышленные загалдели, поддерживая последние слова выборного атамана. Селиверстов, глядя на них, задумчиво доил бороду, до поры помалкивал, что у него есть и другие воеводские наказы, которые касаются здешних людей.

Если в казачьей избе случился не совсем приятный разговор, то по другим народ веселился. Среди набранных Селиверстовым людей у зимовейщиков было много знакомцев и земляков. Им показывали добытую кость, рассказывали о корге, куда приплывает так много моржей, что счета им нет. Прибывшие чувствовали себя дотянувшимися до богатств, которых искали. Зимовейщики раскупили привезенный хлеб по двойной против Колымы цене, покупали за кости порох, свинец, холст, топоры, неводные сети. Бисер, корольки, колокольчики оставались нераскупленными даже у Анисима Костромина, который жил на Анадыре четвертый год. Их было много среди товаров Бессона Астафьева, остатки которого брал на себя Елфим Меркурьев. Но его убили, и тот товар был сложен в амбаре, потому что никто не хотел связываться с гусельниковскими приказчиками и с разбором потерянного.

Селиверстов примечал, что никакой государевой службы на Анадыре нет. Ходынского аманата наградили бисером, топором и отпустили, как только узнали, что Филиппов с Мартемьяновым благополучно добрались до Колымы. Остались два аманата от воевавших между собой юкагиров. Родственники приносили под них ясак, сколько могли или считали нужным. Ходынцы же за этот год и вовсе ничего не дали, поскольку возили кость на Колыму. Семейка с Никитой их не неволили. У выборных атаманов не было ни ясачных книг, ни правильного счета. Просто все знали, какие роды сколько и что дали в казну. Не нравилось это Селиверстову, подначивал его бес взять власть в руки и навести порядок. Но, помня янский урок, он приглядывался к людям и понимал, что даже свои, приверстанные на Колыме, попав в дежневскую вольницу, не поддержат. Он дал всем отдохнуть и стал потихоньку понуждать к делам, чтобы леностью не распустить до греха неповиновения. Для начала решил построить струги, избу и амбар.

Весна брала свое. На потемневшем льду реки к полудню появлялись лужицы и ручейки. Поблизости от зимовья лес был вырублен. Селиверстовские промышленные по подсказке бывальцев ушли валить деревья, чтобы по вскрытии реки сплавить по воде. Главной заботой Селиверстова был коч или шитик. Он велел волочь по льду к зимовью отборные деревья, подарками и лестью упросил Бугра найти становую лесину и всеми силами склонял к себе бывшего спутника по походам. Не оставлял вниманием и других недовольных выборной властью. Был у него в том дальний умысел. Однажды он приметил, как Бугор, вспыхивающий от всякого пустяка, как береста от фитиля, в очередной раз переругался с Семейкой и Никитой. Юша выждал подходящее время и явился в казачью избу с грамотой, отправленной с ним для Стадухина. Еще после морского похода Михей посылал воеводе жалобную челобитную на Вторку Гаврилова, Мотору, Костромина, на переметнувшихся к Власьеву Семенова, Ветошку, Кокоулина, Васильева, но Бугра, Евсея Павлова и охочего Юшу Трофимова оправдывал, просил зачислить себе в службу. При всех собравшихся торжественным голосом Селиверстов прочитал воеводский ответ Стадухину и объявил, что Василию Ермолину Бугру, Евсею Павлову и Юше Трофимову воеводским указом велено служить Стадухину в прежних окладах. Не остывший еще от спора Бугор заорал:

— Вот вам крест, Аниську Костромина в колодках приволоку на Лену! Попил кровушки: гривенка пороху — по шести рублей.

Юша самодовольно почувствовал, что выбрал подходящее время, словно сухих веток подбросил на угли: все бывшие в избе стали лаяться между собой. Он же, посмеиваясь, вышел. Вскоре оттуда выскочил красный от негодования Бугор, хлопнул дверью, прокричал кому-то:

— Пупки моржовые! Под себя гребете, о себе только думаете!

Из ругани Селиверстов понял, что дежневские люди спелись с Костроминым и что-то неправильно поделили. Посмеиваясь, тайком потирая руки, он предложил спорщикам послужить ему. Так было положено начало новому двоевластию на Анадыре. В очередной раз отколовшийся Бугор забрал свои вещи и переселился в стадухинскую избу. Возвращавшиеся с вырубок люди Селиверстова строили свое жилье. Юша как мог потакал старому казаку. Дорого заплатив за горячность на Яне, он был осторожен в словах, поступках и с удовольствием пожинал плоды хитроумной сдержанности.

Обе ватаги жили раздельно, каждая своей жизнью. Дежневские люди конопатили и смолили коч с коломенкой, готовились к промыслу рыбьего зуба, к нересту красной рыбы. Перессорив беглых казаков, которых хорошо знал, Селиверстов задумал подчинить себе других. Он снова уловил в противном стане приметы к спору и закрутился возле их изб. Там шел сход казаков и промышленных. Юшу они к себе не пустили, он мог только наблюдать издали и догадываться, о чем шла речь. Против всех собравшихся, опираясь грудью на посох, стоял беглый казак Евсей Павлов и угрюмо слушал в чем-то обвинявших его. Сход решил наказать казака и приговорил сделать это Дежневу. Семен взял батожок, подступился к Павлову, все так же безмолвно стоявшему и опиравшемуся грудью на посох, замахнулся, чтобы нанести оговоренное количество ударов по спине. Но Евсей резко выпрямился, отбил посохом батожок, развернулся и, ни слова не говоря, пошел к избам Селиверстова. Его женка-корячка с младенцем на руках выглянула из открытой двери придела, прирубленного к избе, и поплелась следом за мужем. Власти в руках Селиверстова прибыло, он торжествовал. Пока люди Дежнева и Семенова с возмущением обсуждали Евсея, воспротивившегося соборному приговору, Юша вошел в их круг, размахивая воеводским указом с висячей печатью. Казаки и промышленные с удивлением уставились на него.