Олег Слободчиков - Первопроходцы

Летом, еще до Троицы, с Колымы вернулась ватага промышленных людей. Она зимовала на Омолое, поэтому пришла вместе с выходцами из тайги. Колымский таможенный целовальник Петрушка Новоселов и Вторка Гаврилов отправили с ними зыряновского казака Селиванку Харитонова с казной. От Андрейки Горелого, тоже с казной, вернулся Гришка Фофанов-Простокваша. Как ни собачился Михей с Гришкой на Оймяконе, а на Колыме с Селиванкой, здесь встретились родней братьев. Он затащил сослуживцев в дом, выставил полуштоф, и посыпались из гостей новости.

— Ты уплыл — Семейка Дежнев с Митькой Зыряном вернулись, — рассказывал Селиван. — Сели в твоем Нижнем острожке. Вскоре напали чукчи, перелезли через частокол, уже ломились в избу. Семейка принял в лоб боевую стрелу…

— Опять?! — хлопнул себя по ляжке Михей.

— Но, раненый, заколол князца… И отступили вражьи дети!

— Молодец земляк! Казак! Хромой, сухорукий, а как подопрет за себя постоять — ловок, как бес!

— А Зырян помер от ран, Царствие Небесное, — перекрестился.

— Ну и судьба, однако, и Зыряну, и Семейке! — Тоже крестясь, подавил тайный вздох Стадухин. — В лоб, вторая рана? К чему бы? И ты, увечный, — взглянул на Гришку Простоквашу, — опять и обратно с казной. Третий раз уже!

— Помнишь мезенцев Исайки Игнатьева? — продолжал бередить душу Селиван. — Прошлый год пошли погулять к восходу от устья Колымы. И дал им Бог разводье между берегом и льдами, плыли по нему до большой губы, торговали там без толмача, немо, меняли свой товар на моржовый клык и безделушки из кости.

— Привез? — дернулся на лавке Стадухин.

— Полтора пуда!

— Клыки по гривеннице и больше воевода взял в казну. Сулил заплатить по двадцать рублей за пуд.

— Пуд костей из-за моря — пять пудов ржи! — почесал затылок Михей. — Не шибко-то!..

— Надо было чукчей воевать, — с горячностью вскрикнул захмелевший Селиван и ударил кулаком по столу. — А мы только отбивались! Дескать, что с них, тундровых, взять. Ты их чуял, караульных гонял и правильно делал. Зырянка дал всем спать вволю — и упокоился.

— Ну да! — задумчиво пробормотал Михей, смущенный похвалой бывшего спорщика. — Подвести бы их под государя, брать ясак моржовой костью. Царю выгода, всем прибыль и не нападали бы. Только зачем им наша власть? Их все боятся, никто не грабит.

В избу вломились Васька Бугор со Степкой Борисовым, не перекрестив лбов, напустились на Стадухина:

— Почто Селиванку с Гришкой к себе увел, один расспрашиваешь? Казаки недовольны. Пусть все слушают! — Ругались они без злобы и тоскливыми глазами пропойц косились на остатки вина.

— Пусть слушают! — согласился Михей и отпустил товарищей к собравшемуся у избы народу.

Томно и радостно, как у молодого, билось сердце. Он потоптался возле выстывшей печи, накрылся шапкой, пошел за толпой казаков и гулящих людей, под руки тащивших Харитонова и Простоквашу в кабак. Домой вернулся поздно. В сумерках открыл незапертую дверь, с трудом перекинул ноги через порог, придерживаясь за стену, добрался до лавки и упал. Арина подложила ему под голову меховой жилет, укрыла шубным кафтаном.

Входило в раж знойное лето. Со всех сторон в острог стекались промысловые ватаги, по реке сплавлялись барки с рожью и товарами. Лавочные сидельцы на гостином дворе бойко зазывали покупателей. Ворота острога были закрыты, на башнях стояли служилые с мушкетами и фузеями, у калитки маячил воротник.

Караульный казак Михей Стадухин, скрываясь от палящего солнца под шатровой крышей четырехсаженной башни, с тоской глядел вниз, на суетившихся людей. Гулял Ивашка Ерастов — алазеец. На жаре его сильно развезло, мотало из стороны в сторону, сабля то и дело попадала между ног, он спотыкался, вис на руках товарищей. Возле него пчелиным роем крутилась острожная служилая и гулящая голь, которой торговые люди и рубля не дадут под кабальную запись. По слухам, воевода обнадежил Ерастова, что даст ему отпускную грамоту на Колыму и Погычу. Почему ему, этого прибывшие с Колымы понять не могли. Ивашка вывез с Алазеи богатую казну, которую, по его словам, добыл с промышленными людьми где-то возле Камня. Для людей, бывавших на Алазее и Колыме, его сказки казались нелепыми. Поверить им Михей не мог, думал про себя: «Если воевода решил выпроводить из острога полсотни отъявленных дебоширов, то не может быть, чтобы за казенный счет!» И лежала на сердце обида, что никто из начальствующих не предлагает идти на Погычу ему, Михею, принесшему весть о неведомой реке. Похоже, принуждали просить об этой милости, отказавшись от денежного и хлебного жалованья.

Сын боярский Василий Власьев готовился идти на смену Втору Гаврилову, которого казаки снова избрали на приказ после гибели Зыряна, и ожидая просьб, с ухмылками поглядывал на Стадухина. Того же дернул бес прилюдно посмеяться над ним, что прельщал Арину. Теперь молчал, глядя на его сборы, с надеждой, что позовут. Не звали. Из толпы старых казаков, то расступавшихся перед Ивашкой Ерастовым, то плотно обжимавших и поддерживавших его, доносились возмущенные выкрики. На них напирали казачья голытьба и гулящие люди. Михей прислушался. Васька Бугор из окружения Ерастова препирался с таким же забулдыгой Степкой Борисовым:

— Да нам воевода дал роспись судовой снасти и ставные матки*( компасы ). Государевым подъемом пойдем. А вы кто? Вошь в кармане, блоха на аркане?

— То вы лучше нас? — кричал в ответ Степка. — Почему Ивашка решает, кому идти, кому нет? Он Колымы в глаза не видел. У нас истинный колымец — Селиванка Харитонов.

Ругань перешла в ор, вот уже самые вздорные замахали руками, сильно пьяные повалились, кто держался покрепче, невзначай топтали их, потчуя друг друга кулаками. В стычку ввязывались новые люди. Вскоре у проездных ворот дрались до полусотни доброхотов. Сидельцы спешно закрывали лавки, промышленные и торговые, обступив дерущихся круговой стеной, азартно подначивали их.

Острог притих: десяти караульным справиться с разъяренной толпой было не по силам. Злорадно посматривал вниз и Михей Стадухин, хотя с иными служил, воевал, сидел в осадах. Слышал, что Ивашка Ерастов просил воеводу отпустить на Погычу, но о том, что челобитная принята к делу, что таможенному голове велено покупать у торговых чего в казне нет, узнал только сейчас от пьяных казаков. Кровь ударила в голову не от жары, от возмущения. Едва дождавшись смены, он оставил пищаль в караульне и побежал в съезжую избу, узнать все из первых рук.

— Да! Велел взять к делу! — неопределенно ответил письменный голова, отводя глаза. — С Власьевым идут на Колыму два десятка служилых и промышленных людей.

— Это же я привез весть о Колыме! Власьев дальше Яны не был, а на нее ходил сушей, Ивашка Ерастов сидел на Алазее в зимовье. Кабы не мой Семейка Дежнев… — в возмущении ругал казака и смутно наговаривал на него.