Анастасия Туманова - Отворите мне темницу

– У вас, Афанасий Егорьич, КАТОРЖНЫЙ завод. – холодно ответил Тимаев. – И мне всё же мнится, что забота ваша должна быть прежде всего о соблюдении буквы закона. Выработка – она повсюду есть. Выше, ниже – какая разница? В случае низких прибылей взыску-то от начальства не будет, сами знаете. А на завод посланы в наказание людские отбросы, мерзость и грязь! И забывать об этом они не должны ни на миг! Каторга есть каторга, мне ли вам объяснять! Ваша задача прежде всего в том должна состоять, чтобы эти… тьфу, и людьми-то назвать язык не повернётся… чтобы они всечасно помнили, за что они здесь и что кара сия справедлива! А они у вас обитают, как у себя по деревням! Я честный человек и, безусловно, напишу губернатору, что доносы на вас – лживы, что завод в отменном порядке и бунтов нет… равно как и побегов…

– Благодарствую.

– …но с вашими методами не могу и не должен согласиться! Если каждый будет сам себе законом… если распоряжениями начальства так недопустимо манкировать… Афанасий Егорьич, голубчик, ведь это основа государства рухнет!

– Право?..

– Вы допускаете, что законы пишут господа глупее нас с вами?!

Брагин молчал. На его некрасивом лице появились резкие, усталые складки. Тимаев напряжённо ждал. Наконец, бывший начальник завода медленно выговорил:

– Воля, Владимир Ксаверьич, ваша. Вы принимаете завод – вы теперь здесь хозяин. Моя совесть чиста, я вам и людей, и бумаги сдаю в сохранности. Что не воровал – сами видите, в чём был – с тем и съеду.

– Вы, спаси Бог, не обижены ли? – обеспокоенно спросил Тимаев. – Я с самым чистым сердцем… У меня ведь у самого дочка! На днях её из Иркутска сюда забираю, так не поверите, как страшно!

– Вижу, что с чистым. И не обижен. – не меняя тона, отозвался Брагин. – А за Наталью Владимировну не страшитесь. Мои оба среди каторжных выросли. И няньки, и дядьки, и прислуга вся…да вы сами видели. И, слава Богу, живы и здоровы. Чего и вам с дочерью желаю.

Через несколько минут новый начальник завода ушёл, и Брагин остался в своём кабинете один. Когда дверь закрылась, он с неожиданной лёгкостью поднялся с кресла и прошёлся по комнате. Остановился у окна, заложив руки за спину. Прислушался к тому, как самозабвенно, заливисто щёлкает дрозд на ёлке в палисаднике. Усмехнулся краем губ.

Сзади послышались мягкие шаги.

– Хасбулат? – Брагин не обернулся. – С какой стати входишь без зова? Ей-богу, вконец распустился…

– Ушла началнык? – гортанно спросил черкес, тоже подходя к окну.

– Спасибо, что ты хоть при нём сюда не впёрся.

– Башка имеим.

– Да ну?..

Хасбулат недоверчиво покосился диким чёрным глазом. Мрачно сказал:

– Ружа испугался. Чёртовым рожам меня назвал. Мимо идти боялся.

– Неужто ты разобиделся? А ещё абрек…

Черкес презрительно скривился. Долго молчал. Затем осторожно спросил:

– Бедам ждать?

– Теперь уж всяко может быть. – не сразу отозвался Брагин. – Впрочем, я уже ничего не могу сделать. Мы с тобой на днях уезжаем. Хотя… Может, отпустить тебя на твой Кавказ? Ты ведь уже вольный. Денег дам, и ружьё с собой заберёшь. Поедешь?

– За что гонышь? – бесстрастно спросил Хасбулат. Брагин, обернувшись, взглянул на него, усмехнулся:

– Прости, брат. Конечно, вместе поедем. Алёшка наш в гимназии уж заканчивает. Съездишь за ним в Иркутск, заберёшь – и ко мне на Селенгинский. Будем теперь там дело ладить. А здесь что ж… Здесь – кончено.

На Петров день заводская улица была безлюдна с раннего утра: ждали прибытия обоза нового начальника. Обер-полицмейстер, желая услужить, распорядился загнать каторжан в остроги: «Чтобы вид, образины немытые, не портили!». Вместе с каторжанами на всякий случай попрятались и конвойные солдаты, которые тоже не могли похвастаться благообразностью вида. Однако, отменить дождевую тучу, приползшую в полдень из-за горных хребтов, оказалось не под силу даже полицмейстеру, – и к вечеру вся улица оказалась залита водой. В колеях образовались обширные пруды, в которых бодро копошились воробьи и плавал утиный выводок госпожи казначейши. Пугать птиц было некому: по улице не бегали даже ребятишки.

Братья Силины, три дня пропадавшие с главным инженером в тайге, ничего о распоряжении начальства не знали и, вернувшись на завод, привычно завернули к лазарету. Василий Петрович зашёл внутрь, а Силины расположились на крыльце.

– Как Мамай прошёл – народу никого! С чего бы это, Ефимка, а? – Антип изумлённо оглядывал пустой пятачок перед сваленными у острога брёвнами, где обычно толокся после работы каторжанский народ. – Ты бы зашёл к Усте Даниловне, поспрошал – чего стряслось-то?

Ефим не успел ответить: высокие, тёмные от дождей и времени створки заводских ворот со скрипом разошлись в стороны. По раскисшей уличной грязи поползли тяжело груженные телеги. Рядом, покачиваясь в сёдлах, ехали конвойные казаки.

– Начальство новое! – первым догадался Антип. – Потому и наших не видать никого! Ефимка, пойдём и мы от греха подале! Как бы Василь Петровичу за нас не нагорело.

– С чего? – заспорил Ефим. – Сидим тихо, не бузим, железа на месте…

Однако Антип, всю жизнь свято веривший, что от начальства простому человеку бывают одни неприятности, встал с крыльца и потянул брата за плечо. Ефим упрямо отмахнулся:

– Да иди ты!.. Глянь вон лучше! Это чего такое-то?! Матерь божья! Я такого и в Москве у барина не видал!

Антип обернулся – и замер. Одна из телег почти целиком была заставлена большими и маленькими горшками с разноцветными геранями, цветущим бальзамином, кротонами и фикусами, а ровно посередине красовалась высоченная пальма в кадке. Из её разлапистых листьев выглядывала усатая физиономия казака, которому, очевидно, был поручен пригляд за растениями в пути.

– Как есть ефиоп! – хохоча, обозначил его Ефим. – Ну что, служба, проклажаешься под ёлкой-то? Не пекёт, поди?

– Зубы лишние отрастил, варначина? – мрачно послышалось из-под пальмы. – Зараз прорежу, не в тягость будет!

Конвойные заржали. Обоз пополз к дому начальника, а из лазарета с озабоченным видом выбежал Лазарев.

– Вот нелёгкая, принесло же именно сегодня… Вы чего здесь расселись?! – напустился он на братьев. – Антип, возвращайся к мужикам в острог… да понезаметнее, гляди… Ефим, а ты марш домой, там уже Устинья с ума сходит! Велено, как видишь, никому не крутиться на улице! Не хватало ещё, чтобы вас… Ефим, ты русский язык понимаешь, или нет? Ты куда?!

– Так, Василь же Петрович… Зовут же вон!

К лазарету действительно бежал, увязая сапогами в грязи, один из спешившихся казаков.

– Силины-ы, кудыть подхватились?! Стой, идолы! Василь Петрович, уж дозвольте их забрать – телеги начальственные разгрузить! Вона, гляньте, снова какая туча ползёт! Надо бы поживей, не то как есть мебеля дожжом накроет!