Леонид Рахманов - Люди - народ интересный

- Ты гляди, парень, лишку запрашиваешь, - говорил он на базаре бабе, торгующей яйцами или творогом - Надо, парень, сбавлять.

Такая манера удивительно подходила к его внешности и одежде. Одевался Сергей Петрович очень демократично даже для тех трудных лет и вообще для райцентра, сливающегося с окрестными деревнями. Не помню, чтобы когда- нибудь он нацеплял галстук: летом ходил в толстовке или косоворотке, зимой в старом френче, не то сером, не то выгоревшего защитного цвета.

Характер у Сергея Петровича, несмотря на доброту, был азартный. Чем бы он ни увлекался- рыбалкой, охотой, собиранием грибов- он вкладывал в это занятие темперамент и душу. Он сам рассказывал, как в давнее время, в молодости, пристрастился к картам. Обычно это происходило у городских знакомых или в городском клубе, а жил он там, где работал- на спичечной фабрике, версты за три с лишком от города, к тому же расположенной внизу, у реки, под глинистым обрывом (непонятно, зачем хозяева построили её в таком неудобном месте). После карт, темной ночью, приходилось добираться домой в кромешной тьме, осенью увязая в грязи, зимой- в сугробах, которые поземка успела намести поперек дороги. Как то в конце октября Сергей Петрович проигрался в пух и прах и раньше обычного вернулся на фабрику. Сидевший у ворот старик сторож сразу заметил, что тот не в духе.

-Что-то ты сегодня раненько, Сергей Петрович. Как дела?

- Как сажа бела, - мрачно ответствовал постоялец. – До гроша продулся.

- Да ну? А ты возьми у меня полтинник, -посочувствовал сторож, - Авось отыграешься.

Заядлого картежника не надо было долго упрашивать: он взял полтинник, насколько мог резво побежал в город и –отыгрался. Туда да обратно - семь, и еще раз туда да обратно- семь- верст пятнадцать в тот вечер намесил глины. Зато полтинник оказался счастливым!

Будучи сам азартным, Сергей Петрович сочувствовал и чужим страстям и увлечениям, равно, как и чужому невезенью. Известно, что рыбаки склонны прихвастнуть и преувеличить: мол, сегодня у меня сорвался с крючка вот такой сазан!.. Сергей Петрович не только не хвалился удачей, добычей рыбацкими доблестями,- наоборот- старался не задеть в другом рыбацкое самолюбие, не возбудить в коллеге ревнивое чувство. Бывало, возвращается с Вятки с добрым уловом и, встретив мою жену, с ней он особенно подружился, когда она прожила в Котельниче два эвакуационных года), заботливо предупреждает:

-Вы уж Николая Николаевича не расстраивайте… не говорите, что встретили меня с рыбой.

Впрочем, он знал, что отец не завистлив, и это, скорее, была шутка. Они оба безгранично любили природу, реку, лес, вятские родные места. И это их очень сближало. Никогда не оставлял Сергея Петровича и юмор, помогавший ему переносить тяготы скудного военного времени. Один- единственный раз, уже после войны, родители видели у него на глазах слезы: Сергей Петрович пришел к нам прощаться – уезжал к сыну, в другой, дальний город. Не хотелось ему покидать Котельнич, но приближалась старость, он жил одиноко(его жена уехала еще раньше к дочери), пришлось двинуться и ему.

Больше Сергей Петрович не бывал в Котельниче. Жаль: еще одним замечательным человеком и дорогим нам гостем стало там меньше.

Зрелища.

Зрелища… Не так-то уж много было их в моем детстве: отец недолюбливал развлечения. Правда, цирк приезжал почти каждый год, к Алексеевской ярмарке и мы непременно его посещали. Уже в середине марта я мог лицезреть, как по соседству с нами, на Нижней площади, воздвигают высокое бревенчатое строение,проще всего, балаган,- цирк- шапито с брезентовым куполом для наших прохладных краев не годился. Кроме наездников, акробатов, жонглеров, фокусников, на работу которых мы с удовольствием смотрели, в представлениях участвовали борцы, обычно, в конце программы, но с их грубой, потной борьбы мы всегда уходили. Году в 1915 Котельничу повезло: Дуров привез свою «Железную дорогу». Через много лет я прочел, что в этом номере у него были заняты самые разные животные- от дикобраза до журавля, но мне запомнились только пассажиры-мыши и крупный усатый кот в должности старшего кондуктора, - поразило, что ли, такое мирное сотрудничество?

О кино, о первых увиденных фильмах, я уже говорил; добавлю, что в годы германской войны в котельнических кинотеатрах шли краткие документальные выпуски, иллюстрируемые за экраном ружейной и пулеметной стрельбой, -так рассказывали, по крайней мере те, кто их видел и слышал. Мне удалось посмотреть военную ленту иного характера- «Царица Нила». Повествовала она о временах Клеопатры: армии, растянувшиеся на ширину версты, угрожающе медленно двигались навстречу друг другу, двигались, двигались… только это и запало в память, а как они встретились и что было показано кроме армий- совершенно не помню.

Зато хорошо помню набранные жирным шрифтом заголовки газетных телеграмм: «С ТЕАТРА ВОЕННЫХ ДЕЙСТВИЙ». Так слово «Театр» я впервые прочел в этом зловещем его значении; постоянного театра в Котельниче не было, ставились время т времени любительские спектакли. Первый спектакль, который я, шестилетний, увидел, был «Бедность не порок»,- его сыграли гимназисты и гимназистки старших классов. Нельзя сказать, чтобы спектакль произвел на меня сильное впечатление; не увлек и главный герой, который громко кричал, размахивая руками: «Шире дорогу- Любим Торцов идет!» Больше заинтересовала суфлерская будка: актеров я видел, декорации видел, а вот кто или что делает в этой будке? Когда узнал, стал суфлеру завидовать: он ближе всех к сцене, от него все зависят, и вообще, он напоминает колдуна.

Взаправдашний интерес к театру пришел позднее, уже в двадцатые годы, когда я стал бывать на гастрольных спектаклях, - их привозил летом вятский губернский театр.

Я пересмотрел десятки пьес от «Тайны Нельской башни» Дюма, где то и дело звенели шпаги, где кавалеры в шляпах с перьями высоко поднимали картонные бокалы, до «Потонувшего колокола» Гауптмана с его щемящей душу песней Раутенделейн и немецким лешим, квакающим наподобие жабы: «Бре-ке-ке-кекс!»

Хотя все спектакли я смотрел из самых дальних, задних рядов, я без бинокля отлично видел выражение лиц всех актеров, замечал малейшие черточки их сценической жизни. Так повторилось и в Ленинграде, в годы студенчества, когда с верхотурья, из пятого яруса Александринки, я вглядывался в обожаемого мной Иллариона Певцова. Приписать это хищной молодой дальнозоркости? Полагаю, не только: наверное, мы в юности азартно доигрываем в воображении то, что нас увлекает.

Впрочем, не стоит преувеличивать свою творческую фантазию. В том же Котельниче я смотрел на далекого от духовности знаменитого силача Ивана Поддубного, смотрел опять же из самых дальних рядов, и от внимания не ускользнула тоже ни одна подробность. До осязаемости вздувались прямо передо мной шары чудовищных бицепсов, когда Поддубный поднимал штанги или рвал цепи. Отчетливо вырисовывался его искривленный рот и мокрый от пота лоб, когда он перекусывал толстенный царский пятак.