Сергей Григорьев - Берко кантонист

Ножи для хлеба, шириной с две ладони, сверкают остро наточенным лезвием. Чтобы не мять горячий хлеб, пристающий к стали, надо сначала окунуть нож в ушат с холодной водой, потом с размаху рассечь твердую, как камень, корку, а потом уж в мякоть нож идет свободно.

— Берко, считай куски, раз ты у нас рифметик, а то ножом отхватишь себе долгий нос.

Племяш охотно исполняет это приказание дядьки. Нож непосилен Берку и то лезет в хлеб вкось, то вязнет в корке, как топор в сыром полене.

Нарезав полные корзины хлеба, прислуга вереницей несет их в столовую. Корзины дымят пахучим паром. В столовой хлеб раскладывают по куску на каждого нахлебника на пустых еще столах. Тем временем прислуга из других капральств уже нацедила квасу в погребе и расставляет по столам кувшины с квасом, глиняные кружки и солонки. Затем старший кашевар раздал прислуге большие, точеные из липы чашки, и ефрейтора указывают прислужникам их места у столов.

— Ты до молитвы стой тут с чашкой, — учил Берка дядька, — а когда молитву пропоют, ты и садись за стол на мое место, вот тут, а то у тебя опять неприятность выйдет. «Крысы» что-то учуяли, сам батальонный будет, говорят. Смотри за столом и делай все, как соседи делают. Чтобы не было неприятностей!

Роты пришли в столовую под барабан. Выстроились на привычных местах у скамей. Ударил барабан, по его сигналу пропели молитву. Потом по удару барабана в один темп кантонисты все разом отодвинули скамьи и по второму удару в два темпа перешагнули через скамьи и сели. Это было похоже на гимнастику. Берко сел за стол, на указанное ему Штыком место, вынул из-за голенища свою новую кленовую ложку и посмотрел вдоль стола. Лица кантонистов угрюмы. Они хранят безмолвие и неподвижность.

Между столами прошли, не здороваясь с обедающими, ротные командиры. Послышалась команда прислуге: «За щами». Прислуга засуетилась, вперегонку побежала с чашками щей и расставила чашки по столам. От щей шел тошнотворный запах перекисшей капусты. Каптенармус, кстати, решил «стравить» воспитанникам заведения и остаток солонины, которая «тронулась» давно; с ней не знали, что делать: не зарывать же падаль в землю. Тошный от тухлой солонины запах щей тем более был невыносим, что до щей столовая была полна душистым паром хлеба. Если бы и не было сговора, то, пожалуй, нынче щовый бунт случился бы сам собой, и тогда господам офицерам не миновать купаться во щах, подобно летошнему. Сговор же бы таков: по удару ложкой за столом первого взвода, где сидел Петров, сговорились «возить» только «щовый дух», закусывая хлебом, а щей не касаться.

По первому взгляду можно было подумать, что обед идет своим порядком. Кантонисты усердно работали ложками, поедая хлеб, но щи в чашках не убывали. Больше всего такой обед понравился Берку, так как щей, да еще с мясом, он решил не есть. Когда весь хлеб был съеден, кантонисты положили ложки и запивали еду квасом.

— За вторым хлебом! — крикнул дежурный офицер прислуге. — За вторыми щами! За вторым квасом!

— Ваше благородие, — доложил ротному фельдфебель испуганным шопотом, — они еще не тронули и первых щей.

Антон Антонович, командир четвертой роты, подошел к столу первого взвода и спросил:

— Дети! Почему вы не хлебаете щей?

— Благодарим, ваше благородие, мы уже нахлебались досыта, — ответил за всех один из первого взвода Петров.

— Разве щи нехороши?

— Очень хороши, ваше благородие. Не хотите ли отведать?

— Нет, я и по запаху слышу, насколько они хороши.

Ротный отошел. В кухне началась какая-то суета. По расписанию первый стол давно бы должен кончиться, и к столовой подошли уже роты, которые обедают за вторым столом. Им скомандовали «стой» на дворе. Прислуга принесла корзины со вторым хлебом, — это были остатки, обломки, корки, крошки от резки первого хлеба. Раздавая хлеб, прислужники шептали:

— Батальонный прибыл. Говорят, приедет сам бригадный.

Шорох трепета и тихий говор пробежали за столами:

— Зверь приехал. Едет сам бригадный. Будет дело.

— Да врут. Зачем бригадный, откуда ему знать? Кто ему сказал?

— Как кто? А попугай?!

— Попугай, попугай, попугай! Генерал Севрюгов, бригадный едет, ему попугай про щи сказал, — шептали за столами.

Слушая перешептыванье, Берко вспомнил, что ему на биваке этапа рассказывал про генеральского попугая Мендель Музыкант. Кантонисты говорили о попугае испуганно, они верили, должно быть, что попугай командира бригады — вещая птица.

На дворе послышалась команда: «Смирно!» — и чеканный на невнятное приветствие ответ: «Здравия желаем, ваше благородие!»

Приехал командир батальона.

— Сюда нейдет, стало быть верно, что едет бригадный, — шептали за столами.

Офицеры вышли из столовой. Чашек с остывшими щами не решались убирать со столов. Сосед Берка шептал ему:

— Знаешь, он сидит у себя во дворце, а у него на плече попугай. Придет батальонный с докладом, а попугай сейчас бригадному что-то на ухо бормочет. Генерал кивнет головой да давай Зверя гонять. Не веришь? Наши же «на вестях» у генерала бывают, сами видели.

Со двора слышно — подъехал экипаж и громкое приветствие:

— Здорово, молодцы-кантонисты!

Роты ответили дружно и весело. Капралы в столовой скомандовали:

— Встать! Смирно!

Генерал вошел в столовую, провожаемый командиром батальона и офицерами. Батальонный был в кивере и эполетах, при шпаге, по чему видно было, что он ждал Севрюгова. Берко сразу узнал Зверя по росту и дородству: он и без кивера был выше генерала головой, а подтянутый шарфом живот батальонного вздрагивал при каждом шаге. Лицо у Зверя было красное от натуги, а маленькие, близко поставленные глазки искрились недобрым блеском: он был похож на рассерженного боровка. Генерал же был седенький, невзрачный старичок, в сюртуке с погонами. Не останавливаясь, он тихо шел меж столами, смотря куда-то вверх выцветшими глазами; дойдя до середины столовой, генерал в такт своим шагам поздоровался громко и звучно:

— Здорово, молодцы-кантонисты!

Те ответили в такт шагам генерала, который, как под музыку, под этот ответ прошел в конец столовой. Перед ним распахнулась дверь в кухню.

Кашевары в белых колпаках стояли у котлов навытяжку. Генерал повел носом и, рассеянно смотря на потолок, спросил расслабленным и тихим голосом:

— Чем это здесь так пахнет, полковник?

Батальонный как будто хотел ответить генералу, но вдруг круто повернулся к главному кашевару и заорал на него:

— Почему открыты окна? Сколько раз я тебе, мерзавцу, говорил закрывать окна!

— Дух… — начал было оправдание кашевар, но батальонный повернулся к генералу и доложил:

— Это пахнет, ваше превосходительство, со двора, от выгребных и помойных ям: они не чищены с прошлого лета.