Бенито Гальдос - Кадис

– Я не умею притворяться. Я не получил, как ты, воспитания в школе лжи. Я умею говорить только правду.

– Ты сказал, я люблю лорда Грея? Мне и в голову это не приходило.

– О! Что делать, чтобы поверить в это? Под руководством доньи Марии ты научилась так мастерски притворяться, что твои мысли скрылись от меня под непроницаемым покровом, а когда-то я умел не только читать их, но даже угадывать. Исчезло светлое сияние, окружавшее тебя прекрасным ореолом чистоты. Твои слова уже не звучат с прежней божественной ясностью, в которой никто из смертных не смел усомниться. И меньше всех я. Теперь, Инес, ты можешь убеждать меня и клясться, а я… что поделать? Я не поверю тебе. Будь тысячу раз проклята донья Мария, научившая тебя притворству!

– Если ты не владеешь собой, наш разговор не может продолжаться, – прошептала она взволнованно, затем громко добавила: – Сеньор дон Габриэль, эти эстампы с Дафной и Аполлоном, с Юпитером и Европой так легкомысленны, что мы решили заменить их изображениями святых, которые уже заказаны в Севилье. Но что ты сказал о лорде Грее? – продолжала она тихо. – Что я люблю его? О, этот человек принесет мне много горя! Он ни перед чем не остановится. Это было чистое безумие. Я скомпрометирована. Габриэль, прошу тебя, позабудь все, что тебе рассказал лорд Грей. Забудь и никому, даже своему исповеднику, не признавайся. Согласись, что он обаятелен, и нет ничего удивительного, если его фантазии волнуют и будоражат душу… Но не говори об этом. Пожалуйста, молчи.

– Ты вправду его не любишь?

– Нет.

– Он любит здесь, в этом доме, другую?

– Не знаю… молчи… нет, никого из этого дома, – ответила она в смятении. – Ты мне больше не веришь?

– Нет, почти что нет.

– Разве я когда-нибудь лгала тебе?

– Никак не разберусь, что представляет собой этот дом и его обитатели. Мне кажется, что здесь, в этой обители лжи и притворства, все обман. Лгут те, что живут здесь, лгут те, что приходят сюда, и даже я вынужден был прибегнуть ко лжи, чтобы появиться здесь. Воздух этого дома насыщен фальшью и обманом. Сердца, порабощенные деспотической властью, должны пожертвовать своей искренностью за право на жизнь. Здесь с высоты своего кресла правит злой гений семьи – донья Мария. Мне душно здесь, я жажду бежать отсюда. Меня окружает тысяча неразгаданных тайн, а над всеми моими чувствами незримо властвует одно, самое тяжкое и мучительное из всех – недоверие. У меня сжимается сердце при горькой мысли, что я больше не верю, не могу верить ни словам, ни клятвам моей Инесильи.

– Успокойся! Донья Мария не сводит с нас глаз. Дон Диего тоже. Я умираю от горя… Но ради бога, сеньор дон Габриэль, – прибавила она, повышая голос, – человек, который собирается после войны принять священный сан, не должен с таким пылом говорить о битвах. Расскажите же, что было потом.

Донья Мария со своего трона подозвала меня торжественно-церемонным тоном:

– Сеньор дон Габриэль, мы все жаждем послушать те чудеса, о которых вы повествуете с таким жаром и волнением.

– Сеньор рассказывал мне, – произнесла Инес так непринужденно, что я был поражен, – как при осаде Сарагосы, когда он находился в одном из домов предместья, французы устроили подкоп, заложили несколько бочонков пороху – ведь верно? – и подожгли.

– А что же случилось затем, сеньор дон Габриэль?

– А затем мы взлетели на воздух, – сказал я. – Сожалею, что вас там не было… разумеется, чтобы вы могли полюбоваться подобным зрелищем…

– Благодарю вас.

Черные вороны полностью завладели мной, требуя подробно описать, как все произошло. Инес тем временем, повинуясь знаку доньи Марии, приблизилась к ее креслу, а я незаметно (ученье пошло мне, как видно, впрок) стал их подслушивать.

– Ты слишком долго беседовала с этим юнцом, – сказала с неудовольствием сеньора. – Двадцать минут! Целых двадцать минут продолжался ваш разговор!

– Сеньора матушка, – ответила Инес, – он во что бы то ни стало хотел рассказать мне о своих подвигах… Я пыталась положить этому конец, но все было тщетно. Он перечислил мне семь осад, пять битв и бог знает сколько стычек.

«Как ловко притворяется, как лжет, как обманывает! – воскликнул я про себя с бешенством. – Я готов задушить ее!»

Тут к Инес подошел лорд Грей, их беседа затянулась надолго. Кипя от ярости, мучаясь и ревнуя, я с трудом сдерживался и продолжал всячески поносить кортесы перед доньей Марией, Остоласой и Вальенте.

Время шло, донья Мария важно и величественно дала понять, что пора расходиться. Прощаясь со мной, Инес украдкой шепнула:

– Помни, что я сказала.

Потом она минут десять прощалась с лордом Греем.

Я жаждал вырваться из этого дома и больше никогда сюда не возвращаться. Откланявшись, я поспешил прочь из гостиной графини. На лестнице ко мне присоединился лорд Грей, вышедший вскоре после меня.

– Друг мой, – сказал я, когда мы очутились на улице, – вы повсюду пользуетесь благосклонностью дам.

Ответа не последовало. Лорд Грей шагал, нахмурившись, с опущенной головой, молчаливый, как изваяние. Тщетно я пытался вызвать его на разговор – он не проронил ни единого звука и, только прощаясь со мной, мрачно сказал:

– Друг, который овладеет моей тайной и использует ее помимо моей воли, не друг мне. Вы мне верите?

– Немного.

– Так вот, случается, я ссорюсь даже с друзьями.

– Прежде чем дело дойдет до ссоры, благоволите завершить мое обучение фехтованию.

– С большим удовольствием. Прощайте.

– Прощайте.

Прошло много дней. То я жаждал вновь попасть в гостиную графини де Румблар, то давал себе слово, что моей ноги там не будет, до того претили мне ложь и лукавство, превращавшие этот дом в театральные подмостки.

Некоторое время я не встречал англичанина ни на Острове, ни в Кадисе, когда же я сам отправился к нему, слуга сказал, что лорд Грей никого не принимает.

Это случилось в тот день, когда упало ядро. Понятно ли читателю, о чем идет речь? Я говорю о памятном дне, когда близ башни Тавира на Кадис упало первое вражеское ядро. Да будет известно, что это первое ядро, как, впрочем, и те, что за ним последовали, странным образом не разорвалось. И вот снаряд, который должен был посеять в городе смерть, отчаяние и слезы, вызвал смех и шутки. Юноши извлекли из него свинец и, поделив между собой, разнесли во все концы города. В те времена у женщин вошла в моду прическа с локонами, ниспадавшими на шею штопором, и свинец нужен был для изготовления металлических заколок, которые поддерживали завитые пряди волос.

Таким образом, французские ядра оказали важную услугу кадисским модницам. Вмиг были сочинены знаменитые куплеты: