Бенито Гальдос - Кадис

Я отчетливо слышал голос Инес:

– Не сходите с ума… она вот-вот вернется.

Пресентасьон, младшая из сестер, находилась как раз посреди комнаты. Вы, может, думаете, что она молилась, шила или занималась еще каким-нибудь серьезным делом? Ничуть не бывало, она плясала, да, сеньоры мои, плясала – и с какой пленительной грацией! – сапатеадо и соронго [78] Сапатеадо, соронго – андалузские танцы. . Я был поражен, увидев, что это создание умеет двигать бедрами, ногами и руками с таким озорством и изяществом, как это делают самые искусные плясуны из Трианы [79] Триана – населенный бедным людом квартал Севильи на левом берегу Гвадалквивира. . Разгоряченная танцем, она прищелкивала пальцами, изображая треск кастаньет, а ее звонкий нежный голосок выводил томно и протяжно:

Асунсьон, старшая сестра, менее пикантная и изящная, чем Пресентасьон, но зато с более законченными чертами, более серьезная – одним словом, гораздо более красивая, надела драгоценности и украшения Инес. Она выбрала на алтаре большую бумажную розу и торжественно приколола ее к волосам, затем взяла три вары тончайших бельгийских кружев, уже выцветших и пожелтевших от времени, но таких воздушных, что казалось, будто их сплели пауки или мушки, и, взмахнув ими, подбросила вверх грациозным движением сеньоры, и кружева легли ей на голову, плечи так изящно, словно она всю жизнь только и делала, что разгуливала весенними вечерами по улице Анча, площади Сан-Антонио и аллее Кармен.

Я даже испугался, наблюдая за подобным превращением, меня поразила необыкновенная красота Асунсьон, когда я увидел, как подчеркивали, оттеняли ее все эти привлекательные вещицы, придуманные на потребу прекрасного пола. И как умело пользовалась ими Асунсьон для украшения своей особы. С каким редким талантом помещала она каждую из этих вещей именно туда, где ей надлежало быть, как того желали и требовали самые суровые законы эстетики.

Уложив на голове шелковые кружева, она вдела в свои крошечные ушки самые красивые серьги, какие когда-либо выходили из рук искусного ювелира. Затем стала разглядывать помещенный за стеклом эстамп с изображением чистилища, наполненного душами умерших, дьяволами, огнем, змеями, жабами, крокодилами, жерновами, сковородами, жаровнями и прочим, – девушке, как видно, хотелось посмотреться в зеркало, а другого стекла, способного заменить это, в комнате не было. Асунсьон повернулась, чтобы взглянуть, как лежит сзади юбка, потом взяла веер, он с легким треском раскрылся в ее руках, и нашему взору предстал населенный амурами небосвод; обмахиваясь веером, радуясь и своей затее, и веселому смеху зрительниц, Асунсьон принялась расхаживать по комнате.

При виде столь неслыханного нарушения всех приличий достопочтенный дон Пако решительно шагнул в комнату девушек.

– Что это значит?! – воскликнул он. – Асунсьонсита, Пресентасьонсита, вот вернется ваша матушка, я ей все расскажу, как есть все.

Пресентасьон прервала пение и, схватив гувернера под руку, сказала:

– Миленький дон Пакито, обещаю расцеловать тебя, только ничего не говори матушке.

И, недолго думая, она чмокнула наставника в сухую, сморщенную щеку.

– Меня не подкупить поцелуями, девочка, – ответил старик, тщетно стараясь сохранить суровость. – Ступайте по местам – за рукоделие, за книгу. Асунсьонсита, маленький чертенок, что вы себе разрешаете?

– Молчать, сеньор грубиян, – ответила Асунсьон с неподражаемой улыбкой.

– Старое чудовище! – подхватила Пресентасьон, шлепнув гувернера по щеке своей нежной ручкой.

– Имейте уважение к моим сединам, дети! – с горестью воскликнул старик. – Ведь вы родились на моих глазах, я, можно сказать, вскормил вас собственной грудью, и разве не я пел вам колыбельные песни?..

Пресентасьон, подражая важной даме, встретившей на прогулке знакомого, учтиво остановилась перед доном Пако и, приветствуя его изящным поклоном, воскликнула:

– О, сеньор дон Протокол! Вы здесь? Как поживает сеньора донья Юстиция! Собираетесь ли вы быть на балу у барона Симиринганде? О чем пишет Пликисбургская газета?..

– Э… э… – взвизгнул дон Пако, с трудом удерживаясь от смеха. – Вы только поглядите, как эта девочка разыгрывает из себя взрослую особу. Нечего сказать, настоящий бесенок растет в нашем доме. Стыд и срам! И откуда только она набралась такого озорства?

А Пресентасьон, продолжая разыгрывать комедию, подбежала к Инес, умиравшей от смеха, и затараторила:

– Ола, мадама! Как vous portez-vous? [80] Вы поживаете? (фр.) Видели ли вы графиню? Я восхищена концертом и оперой Митридата! О мадама, andiamo a tocare il forte piano… [81] Давайте играть на фортепиано… (ит.) Вот маэстро, синьор дон Пакитини… Тан, тарала, тан, тин, тан.

И принялась танцевать менуэт.

– Послушайте, дети, – сказал добродушный дон Пако, пытаясь напустить на себя строгость, – вы получите прощение, если немедля прекратите эти шалости и усядетесь по местам. Вот-вот вернется сеньора.

Инес, не покидая своего поста у оконной решетки, поглядывала на улицу и время от времени повторяла:

– Вот-вот вернется.

Пресентасьон снова стала напевать, потом сказала:

– Мой ненаглядный Пакито, станцуй со мной – и получишь еще один поцелуй.

Не дожидаясь ответа, она подхватила старика и закружила его по комнате.

– Эта девчонка уморит меня! – стонал учитель, тщетно пытаясь вырваться из рук девушки.

– Ах, Пакито, радость моя, как я тебя люблю! – твердила Пресентасьон и вдруг неожиданно выпустила из цепких объятий своего злополучного партнера.

Бедняга упал навзничь, взывая к небесам о справедливости, а озорница воткнула розу в седые космы его парика со словами:

– Возьми, любовь моя, этот цветок на память обо мне.

Дон Пако попытался было встать на ноги, но Асунсьон легонько толкнула его, и он снова упал. Пресентасьон хотела удержать старика за лацкан, да так и осталась с куском материи в руке. Наконец дону Пако удалось подняться, но девушки со смехом и шутками погнались за ним, размахивая выбивалкой, и нечаянно задели алтарь; фигурки святых, подсвечники и все украшения с грохотом покатились на пол. Сестры бросились исправлять беду, а дон Пако, упав на колени и скрестив руки, устремил глаза ввысь и воззвал к Богу, меж тем как крупные слезы текли по его щекам.

– Господь всемогущий и милосердный, да будут сии мучения карой за мои грехи! Ты претерпел крестные страдания, Господи, а это – разве это не крест и не гвозди? Не терновый венец, не побои, не желчь и уксус? [82] В Евангелии говорится, что перед казнью Иисусу Христу дали напиток – уксус, смешанный с желчью. Ты справедливо караешь меня за то, что я собирался скрыть от своей госпожи шалости и проделки, которым неизвестно каким чудом обучились эти девочки. Но клянусь Твоими ранами, Господи, что впредь я буду верным и преданным слугой моей дорогой госпоже и что я не скрою от нее ни вот столечко из всего, что здесь сегодня произошло.