Бенито Гальдос - Кадис

Итак, в тот день, когда упало первое ядро, я, не достучавшись в дверь знатного англичанина, случайно повстречал на обратном пути дона Диего, который по воле судьбы вторично привел меня в дом доньи Марии.

– Ты от лорда Грея? – спросил дон Диего. – Говорят, он впал в меланхолию и нигде не показывается. Знаешь, мне удалось добиться от матушки обещания больше не принимать его.

– Но по какой причине?

– А по той, что он слишком любит девушек, и мне не нравятся его беседы с моей невестой. Матушка не желала уступать мне, но я настаивал: «Или я, или лорд Грей». Вот ей и пришлось согласиться.

– Другими словами, ему отказали от дома.

– Под благовидным предлогом. Матушка сказала, что плохо себя чувствует и временно прекращает приемы.

– А на улицу девушек не пускают?

– Только по воскресеньям, когда они вчетвером идут к ранней мессе. Но ты приходи к нам, когда хочешь. Матушка тебя ценит и всегда о тебе спрашивает. Как раз сегодня ты мне очень нужен. Идем, ты будешь моим свидетелем.

– Свидетелем?

– Да. Матушка собирается наказать меня, ей насплетничали, будто вчера видели меня в кафе. Я и в самом деле там был, но, разумеется, всячески отрицал это и, чтобы придать больше веса моим словам, сказал: «Спросите дона Габриэля, он вам подтвердит, что мы вместе смотрели, как качают воду на водокачке…»

– Что ж, пойдем.

В патио мы узнали от слуги, что доньи Марии нет дома.

– Да здравствует свобода! – воскликнул, прыгая от радости, дон Диего. – Габриэль, мы одни. Ура, сестрички, давайте веселиться!

Из дома донеслись громкие крики, возвещая, что девушки ликуют, сбросив иго тягостного рабства. Едва мы вошли на половину дона Диего, как навстречу нам устремился дон Пако с ремнем в руке; он задыхался, что-то несвязно бормотал, костюм его был, против обыкновения, в беспорядке, парик взлохмачен.

– Сеньорито дон Диего, – выпалил он, собравшись с силами, – сеньора запретила вам выходить из дому. Когда она вернется, я доложу ей о вашем непослушании.

Дон Пако походил на заливающуюся лаем собачонку, мимо которой человек пройдет равнодушно, даже не останавливаясь.

Юный граф схватил в руки палку, стоявшую у кровати, и, угрожающе размахивая ею, закричал:

– Каналья, негодник! Попробуй сказать хоть одно слово, я тебе все кости переломаю.

– Этого я больше не в силах терпеть! – проговорил дон Пако, и уже не ярость, а слезы дрожали в его голосе. – Всевышний Бог и ты, Пресвятая Дева, сжальтесь надо мной! Они доконают меня. Если я позволю им делать все, что вздумается, сеньора прогневается, а я скорее предпочту, чтобы солнце погасло, чем вызову гнев моей госпожи. Если же я попытаюсь удержать их, мне не миновать побоев, щипков и царапин… Как хотите, сеньор дон Диего, а на этот раз ваша матушка узнает правду. Я больше не в силах молчать… До сих пор я покрывал ваши ночные похождения. Но как заглушить голос совести, который кричит: «Злодей! Предатель! Неверный слуга!..» Нет, я все доложу сеньоре, а тем временем – порядок, тишина, повиновение и все по своим местам.

В слепой ярости дон Диего взмахнул палкой и принялся колотить злополучного наставника, приговаривая:

– Порядок, тишина, повиновение!

Без моего заступничества дон Диего, наверное, прикончил бы беднягу, а тот, боясь всполошить криками соседей, терпеливо сносил удары и только шепотом, задыхаясь от слез, повторял:

– Этот дикарь убьет меня! Заступитесь за меня, дон Габриэль, заступитесь!

В поисках спасения дон Пако выскочил в коридор, мы поспешили за ним, и все трое, пробежав через просторное помещение, очутились на пороге комнаты с большими зарешеченными окнами, выходившими на улицу; здесь мы застыли, ошеломленные диковинным зрелищем, какое только можно вообразить себе в приличном доме, где вдруг сняты все запреты. Асунсьон, Пресентасьон, Инес – все три девушки, очаровательные и озорные, казалось, совсем потеряли голову, неожиданно очутившись на свободе. Но прежде чем рассказать вам, читатель, как вели себя юные пленницы, которые на один миг получили право свободно порхать по своей клетке, я опишу, как эта клетка выглядела.

Рабочие корзинки и пяльцы с вышиванием говорили о том, что здесь помещается мастерская, где графиня при помощи рукоделия воспитывает юное потомство. Невысокое, но весьма обширное кресло с продавленными пружинами служило, как видно, излюбленным местом пребывания хозяйки, отличавшейся немалым весом. На маленьком столике лежали книги, по всей вероятности, религиозного содержания; стены были сплошь увешаны эстампами и вышитыми картинами, среди которых обращали на себя внимание собачки с черными бусинками глаз и торчащим кверху хвостом.

На небольшом алтаре рядом с картинками, вырезанными из книг, высились статуэтки святых и старинные серебряные канделябры; восковые свечи были обвиты серебряной лентой и украшены у основания затейливыми бумажными фестонами. Великолепные букеты искусственных цветов, несомненно сделанные ловкими руками монахинь, дополняли убранство алтаря.

На полу и стульях были разбросаны предметы совершенно иного порядка – прелестнейшие женские наряды, кружевные чепчики, банты, ленты, веера, атласные туфельки, тончайшие кружева, переходившие по наследству от матери к дочери и составлявшие наравне с бриллиантами гордость и богатство семьи. Пяльцы с вышиванием и рабочие корзинки, доверху наполненные кусками ситца и батиста, принадлежали Пресентасьон; хозяйкой книг и алтаря со всеми его святыми, свечами и картинками являлась Асунсьон, а очаровательные наряды и драгоценности вытащила и разбросала Инес, чтобы показать их двоюродным сестрам.

Молодые девушки предстали перед нами в дезабилье, как назывался подобный наряд в ту пору, когда испанцы не меньше, чем нынче, страдали французоманией. Повинуясь моде, эти прелестные юные создания были, как говорится, едва прикрыты; ни одна самая терпимая и беспечная мать не разрешила бы своим дочерям появиться в таком виде перед мужчиной, будь он даже ее близким родственником. Как я уже говорил, все три девушки были очаровательны и выглядели в этот момент куда красивее, чем на вечерних приемах. Опьяненные свободой, они раскраснелись и в бурном веселье кружились по комнате, оглашая воздух сладкозвучным щебетом.

Если желаете, я скажу вам по секрету, чем они занимались, но только по секрету, – ведь узнай донья Мария, что глаза смертного видели ее юных питомиц в подобном наряде, а уши мужчины слышали, как одна из них пела сегидильи, ее сердце разорвалось бы на части, и, сгорая от стыда, она погребла бы себя навеки в склепе своих предков. Но разрешим себе эту вольность и поведаем о том, что нам довелось украдкой подсмотреть из соседней комнаты. Инес – а именно на ней прежде всего остановился мой взор – стояла на страже у оконной решетки, поглядывая то на улицу, то на девушек в комнате, готовая поднять тревогу, если из-за угла вдруг выплывет величественная донья Мария с ее пронизывающим грозным взглядом.