Бенито Гальдос - Кадис

– Заклинаю вас Богом и всеми его святыми, сеньора, позвольте мне увидеться с Инес. Она мой друг, моя сестра. Я горжусь ее добродетелью, мне невыносимо, что в нашем доме о ней сложилось дурное мнение. Я хочу сделать благое дело, вернуть ей честное имя. Зачем вмешивать в это дело правосудие? Я уверена, что смогу уговорить ее и привести домой… Я хочу видеть Инес, одним своим словом я добьюсь от нее большего, чем все судьи с их бумагами. Матушка, мои слова внушены самим Богом, они рвутся из глубины моей души, я слышу легкий шепот, словно ангел подсказывает мне все, что я говорю. Не противьтесь божественной воле, мое желание – воля Бога.

Графиня задумчиво подняла глаза ввысь, потом посмотрела на меня, на дочь и, испустив глубокий вздох, произнесла:

– Твердость и достоинство имеют свои границы, порой разум не в силах устоять против мольбы сердца, проникнутого религиозным чувством. Асунсьон, разрешаю тебе пойти к Инес. Тебя проводит дон Пако.

Девушка поспешила к себе одеться.

– Так вот, как я уже говорил вам, сеньора… – попытался я возобновить прерванный дипломатический разговор.

– Кабальеро, вы мне ничего не говорили. Все бесполезно. Если цель вашего посещения передать мне предложения графини, вы можете удалиться.

– Графиня согласна признать за вами…

– Я не желаю никаких признаний. Глава семьи – маркиза де Лейва, она уже дала необходимые распоряжения, дабы вернуть девушку домой. Мне тут делать нечего.

– Графиня так раскаивается в своих словах!

– Да простит ее Бог… Я слагаю с себя всякую ответственность… Но к чему эти ухищрения, сеньор де Арасели? Вы полагаете, что я ничего не понимаю?

– Сеньора, в моих словах нет лукавства.

– О, меня нелегко обмануть. Вы думаете, мне не хватит разума догадаться, что все эти предполагаемые поручения от имени графини не более чем предлог, чтобы попасть в наш дом и увидеть мою дочь Пресентасьон, в которую вы так влюблены?

– Сеньора, поистине, я никогда не думал…

– Любовный пыл, конечно, – это еще не преступление. Но вам надобно знать, что я предназначила моей дочери остаться в девицах. Она не желает выходить замуж… Кроме того, хотя по моим сведениям, полученным из различных источников, вы неплохой человек, этого еще не достаточно… ибо в сущности кто вы такой?.. Откуда вы появились?

– Я полагаю, из лона моей матери.

– Итак, вам лучше отказаться от своих безумных надежд.

– Сеньора, вы заблуждаетесь.

– Я знаю, что говорю. Прошу вас удалиться.

– Но… разрешите мне закончить мое сообщение…

– Попрошу вас удалиться, – повторила донья Мария с высокомерным видом.

И я удалился; дверь в коридоре приоткрылась, мелькнуло милое личико Пресентасьон, и белая ручка послала мне приветствие.

Вскоре я уже входил в дом доньи Флоры. Сообщив графине о результатах моего посещения, я сказал Инес:

– Сюда идет Асунсьон. Она собиралась выйти с доном Пако.

Минуту спустя появилась Асунсьон, подруги обнялись и заплакали. Амаранта и я вышли из комнаты, предоставив им свободу поговорить наедине; но, едва переступив порог, графиня прильнула к двери и лукаво прошептала:

– Я хочу послушать, о чем они говорят. Знаешь, спрятавшись за гардиной во дворце, можно было узнать иногда и о немаловажных событиях.

– Но девушки будут обсуждать не какие-нибудь государственные дела. Я ухожу.

– Останься, глупыш, и послушай… В Эскориале однажды прервались дружеские отношения из-за того, что мы не хотели подслушивать… Пойми, разговор наверняка пойдет и о тебе.

По правде говоря, деликатность подсказывала мне уйти, а любопытство толкало остаться. Верх одержало любопытство, а вернее говоря, Амаранта, которая не могла вдруг отрешиться от своих привычек придворной дамы. Девушки говорили громко, и мы не только все слышали, но даже кое-что видели.

– Матушка не хотела отпустить меня к тебе, Инес, – начала Асунсьон. – Странная судьба. Я попрощалась с тобой, думая, что больше никогда тебя не увижу… И вот я дома, а ты вырвалась на волю. Какая ты скрытная, у тебя было все заранее готово, а ты ни словом не обмолвилась!

– Ты ошибаешься, – возразила Инес, – я ушла из дому совсем иначе, чем ты… Но я ни в чем не хочу упрекать тебя, ведь ты раскаялась в своей роковой ошибке и вернулась домой, к матери. Ты поняла свое заблуждение, ты открыла глаза и увидела край бездны, в которую ты готова была упасть, а может быть, и упала уже?

– Не знаю, что со мной происходит, – сказала Асунсьон, сжимая руки своей подруги. – Я сама в ужасе от моего поступка. На меня напало безумие, в моем воображении вспыхнуло пламя, оно не давало мне жить; понимая, какое это зло, я была не в силах избежать его. Лорд Грей уже давно мечтал увезти меня из дому, но я долго не поддавалась, только, видишь ли, я так много думала об этом, столько раз говорила о тяжком грехе, в который он хотел меня ввести, что у меня из головы не шла мысль совершить его, и, сама не знаю как, я его совершила. Почему ты не бросилась за мной, не помешала мне уйти? Я пришла к тебе, чтобы ты укрепила меня. Я не могу жить вдали от тебя, только благодаря тебе и твоей дружбе я не попалась уже давным-давно в эту ловушку. Ведь правда мы больше не разлучимся с тобой? Ах, я была бы очень несчастна, дорогая моя. Ради бога, вернись домой, и, клянусь, я буду бороться всеми силами души, чтобы забыть лорда Грея, как ты того желаешь.

– Чего я не добилась раньше, того не добьюсь и сейчас, – возразила Инес. – Асунсьон, завтра же уходи в монастырь. Переступив порог святой обители, оставь позади все земные мысли и моли Бога исцелить тебя от тяжкого недуга, поразившего твою душу, попытайся заново возродиться, стать совсем, совсем другим человеком.

– Ах! – горестно воскликнула Асунсьон, опускаясь на колени перед подругой. – Я все испробовала, но чем больше я стараюсь не думать о нем, тем больше думаю. К чему молиться, если, пытаясь представить себе лик Бога или святых, я вижу перед собой только его лицо?.. Ах, Инес! Ты хорошо знаешь нашу жизнь в материнском доме, всю ее ужасающую пустоту, печаль и тоску. Сама знаешь, что там и молитва на ум нейдет, и работа из рук валится, хочешь быть хорошей и не можешь. Покорные приказу, руки заняты вышиванием, а ум пуст; уста твердят молитву, а душа пуста; глаза опускаются долу, чтобы не видеть, а дух противится… Тысяча отупляющих нас запретов рождает жгучее любопытство. С какой жадностью нам хотелось все постичь, все пережить, как всякий пустяк волновал и тревожил воображение! Мы научились притворяться, жить двойной жизнью – одной для матери, другой для себя, только для себя самих, готовых принять все радости и огорчения, посылаемые судьбой. Нас отгородили от внешнего мира, и мы создали себе свой собственный тесный мирок, наполненный лихорадочными мечтами и желаниями. Ты все это знаешь, мой друг. Я ли тут виновна? И как с этим сладить? Инес, в мое сердце вселился дьявол, всесильный демон, и нет сил освободиться от него.