Андрей Воронов-Оренбургский - Ярое око

...Но ничего этого не видел князь Мстислав и не желал видеть. Выжженная душа алкала одного — крови!

«Вот оне — упыри!» — ахнуло молотом. Сквозь пот и росу слёз, выбитых ветром, Удалой выхватил из гремящей волны смуглое, как брюква, лицо, на оном пылали аспидной лютостью раскосые глаза; в занесённой к плечу руке мерцал наконечник копья...

«Тебе не жить, тугарин!» — Синие глаза обратились в чёрный лёд.

Враг с силой метнул монгольское копьё, которое покорило полмира, но оно лишь скользнуло по стальному плечу князя.

Кочевник закрылся щитом. Меч Мстислава, на котором горело суровое солнце, с одного удара раскроил щит и развалил монгола до седла.

...Русичи лоб в лоб сшиблись с татарами. Грохот столкновения сотряс небеса, в ужасе содрогнулась земля. Лик солнца затмился столбами вихрящейся пыли. Слышались только жуткие стоны, проклятья, лязг оружия, яростный скрежет зубов.

— Данила-а-а! Веди своих к Калке! Загоняй татарву в реку-у-у! Вперёд! Не страшитесь Тьмы! Настал наш час!

Мстислав Галицкий, с перекошенным лицом, опьянённый схваткой, беркутом ворвался в самую гущу. Слева, справа, спереди зазвенела разящая сталь, высекая снопы искр.

— Не жалкуй, Волынь! В плен не брати! Р-руби иродов в кровину, мать!..

...Багровый, словно из бани, князь Данила Романович, в надрубленной на груди уйгурским булатом кольчуге, лютовал мечом и свирепо рычал:

— Вр-рёшь! Не забрати вам, псы, нашей крр-ови! Не отдадим Руси!

При этом он хэкал, как дровосек, обрушивая сплеча меч, и при каждом ударе прикусывал белой подковой зубов рассечённую губу.

— Иай, урус-шакал! — Монгольский сотник на всём скаку обрушился на волынского князя.

Вспыхнула белой молнией кривая сабля-мингат, но яростней и хватче оказался волынский меч. Под разрубленным шлемом сыро хрястнула кость, и бритая наголо голова развалилась до стального нагрудника. Тело грузно рухнуло наземь.

Князь, распалённый безумием, раскровил шипастыми шпорами шкуру коня; понёсся прочь, рыская огненным взглядом новую жертву; в груди клокотало, из глотки рвался призыв:

— Зла-ат! Горностай! Ратибо-ор! Все ко мне! Если б не было побед — не было б и нас! Опрокинем их в Калку-у!

...Ветер степи временами развеивал бурую чадру пыли, и тогда было видно, как крутится сабельный водоворот; как чавкает, сжимая и разжимая свои железные челюсти, лютая сеча; как загнанно мечется из конца в конец синий бунчук тысячника Цогт-Цэя, что прежде вселял в души нукеров отвагу... Мечется и не может сыскать выхода среди пламенеющих стягов русичей...

Внезапно раскололся человеческий рой, качнулся в сторону кургана, ещё и ещё, и... снова грозный лязг мечей, грохот щитов, свист стрел, палиц и секир, и дикие вопли огласили пойму Калки.

Сам Цогг-Цэй — багатур, окружённый лучшими тургаудами, — бился достойно, как подобает тысяцкому, бросался грудью на мечи урусов, показывая пример бесстрашия.

...Его китайский шлем с лисьими хвостами отыскал Удалой — остервенело рванул навстречу коня. «Вот он, гад! Волчье рыло!»

Но не так-то просто было дотянуться до монгольского бунчука! Золотой шлем князя приметили, и тут же тургауды ринулись на него, облепили со всех сторон, как злые пауты на покосе...

Однако, видно, само Небо берегло в сей час Мстислава. Подобно льву, защищающему своё логово с детёнышами, набросился он на вражью стаю, рвал и метал врагов, и скоро погасал свет солнца в очах тех, кого настигал его карающий меч!..

Страх заплескался в бесстрашных глазах Цогт-Цэя, когда чрез все заслоны прорубился к нему «безумный конязь». Весь крапчатый от крови, с распоротой стрелой скулой, он, как сам бог войны Сульдэ, возник на вздыбленном коне!

В чёрном вихре гривы узрел Мстислав оскаленные матёрые клыки тысячника, выпученные, переполненные рубиновой жутью глаза; в выброшенной вперёд руке сверкал меч, на котором горело солнце, купаясь в алой волне острейшей стали...

— Сдохни, пёс!

Суздальский булат перерубил хвалёную ойратскую сталь.

— За Русь! За кровь нашу-у!!

Пунцовая слякоть забрызгала золотой шлем.

...Как кипящие волны, разбившиеся о могучий утёс, отшатнулись от Мстислава монгольские скопища, завидев насаженную на острие меча голову неустрашимого тысячника Цогт-Цэя.

С рёвом ужаса и отчаянья, захлёстывая коней, бросились они прочь от победоносных мечей. А следом за ними, опрокидывая сопротивление всего левого крыла, неслись русские витязи, загоняя «поганых» в реку.

И вновь впереди всех мчался Удалой. Белый конь, ставший красным от вражьей крови, летел чёртом к излучине Калки, словно по полю подсолнухов, косматые чёрные головы которых срубал червонный меч неистового князя.

Два грозных полководца великого Чингизхана напряжённо следили за ходом битвы; суровы и мрачны были их лица.

Сквозь слабеющий с каждым ударом звон мечей Джэбэ-нойон услышал долетевшие до кургана вопли отчаянья:

— Нас прокляло Небо-о!!

— Бог урусов... сильнее наших!

— А-а-а-агх-аа-ааа! Ааах-а-а-а-а! — пропитанные, как губка водой, паникой и страхом крики неслись от реки.

...Прославленный Джэбэ ещё мгновение прислушивался к заполошному биению своего сердца, а когда наконец стали рассеиваться столбы и кольца пыли, то на месте ристалища, где только что ожесточённо сражалась тысяча храбрецов, полных жизни и пламенной отваги, по всему полю выросли кровавые холмы порубанных тел. Вкруг них споро разъезжали мелкие отряды урусов; убойно тыкали копьями издыхавших монголов, торопко перевязывали своих, укладывали на рогожные волокуши и отвозили к своему стану.

Нойон Джэбэ был в ярости. Его хищный лик корёжила тёмная судорога отчаянья. Неписаная заповедь — «спокойствие есть достоинство сильного» — трещала по швам, как гнилой турлук [268].

Закрепить сокрушительную победу над кипчаками не удалось. Тысяча его верного Цогт-Цэя, потеряв бунчук, была загнана Мастислябом в реку и большей частью зверски изрублена.

«Да выклюет ворон ваши глаза! Да возьмёт вас живьём земля! — дрожа от бешенства, сыпал проклятья Стрела, кружился по кургану коршуном на замордованном скакуне, в нетерпении поджидая гонцов. — Будь проклят сей чёрный день!»

— О, Повелитель Степи! Защита и опора нашей жизни!.. К твоим ногам припадаю я — твой верный Ерали, сын Батырхана! — Соскочивший с замертво рухнувшего коня сотник упал ниц перед копытами жеребца Джэбэ; выше его лопатки торчал обломок стрелы.

— Что урусы? — Глаза нойона сузились до росчерка пера, показав свой налитый гневом алый порез.

— О, храбрейший! Небо — свидетель... Шайтан — их вера! Злой дух — их бог! Сегодня не наш день! — Ерали, сверкая зубами, преданно заглядывая в глаза господину, едва стоял на коленях. — Ныне не совладать нам с хрисанами! Цогт-Цэй убит! Сотники Бугае и Аймак-Сухэ из Ганьчжура тоже...