Шэрон Пенман - Королевский выкуп. Капкан для крестоносца

Упоминание о «гадюке из Тулузы» подстегнуло память Мариам. Она знала, что мать Джоанны предъявляла права на Тулузу, поскольку ее бабка была единственным ребенком одного из тамошних графов, но наследство захватил ее дядя. Это случилось лет сто назад, и с тех пор герцоги Аквитанские враждовали с графами Тулузскими. Два года назад нынешний граф Тулузский, Раймон де Сен-Жиль, каким-то образом вовлек Альфонсо в союз против общего врага, Наварры, и в результате Ричарду пришлось добираться домой через Германию.

– Я знаю, Джоанна, что Альфонсо когда-то был дружен с Ричардом. Но ты считаешь, ему можно по-прежнему доверять? Что если он выдаст Беренгарию и тебя графу Тулузскому?

– Альфонсо никогда так не сделает. В отличие от Сен-Жиля, он не совсем лишен чести. Альфонсо гарантировал нашу безопасность папе, и не изменит слову. Более того, до Марселя нас сопроводит кардинал Мелиор из церкви Санти-Джованни-э-Паоло. Он француз, – с кислой миной сказала Джоанна, – но еще и папский легат. Я с ним несколько раз общалась, и мне кажется, кардинал искренне возмущен положением Ричарда и не позволит причинить нам вред.

– Кардинал и папский легат? Я поражена. Смеем ли мы надеяться, что в его святейшестве наконец-то проснулась совесть?

– Подозреваю, этой нежданной заботливости мы обязаны скорее страху перед моей матерью, нежели запоздалым угрызениям совести, – неожиданно улыбнулась Джоанна.

После того как папа перестал с ними встречаться, она принялась подыскивать новые источники информации, и с легкостью нашла сочувствие у одного из папских секретарей – ведь даже мужчины, что дали обеты, не защищены от обаяния красивой женщины. Джоанна не выдавала имени нового друга, шутливо называя его «добрым самаритянином», и теперь, обратившись к нему, узнала, что Алиенора засыпала папу Целестина письмами, попеременно умоляющими и угрожающими.

– Как сообщил «самаритянин», королева выразила возмущение тем, что святой отец не отправил ни единого нунция, даже простого иподиакона для ведения переговоров в интересах Ричарда. Она трогательно писала о материнском горе, говоря, что «лишилась опоры в старости, света своих очей», в то время как ее «терзают воспоминания о покойных сыновьях, спящих в земле». Алиенора предупреждала папу, что его действия бросают тень на церковь и требовала объяснить, как он может оставаться столь равнодушным, когда ее сын «страдает в цепях», напоминала об огромнейшем злодеянии Генриха против церкви – убийстве епископа Льежского и пленении пяти других епископов. Она обвиняла папу, что тот «держит меч святого Петра в ножнах», взывала к «страху людскому», писала: «Верни мне сына, Божий избранник, если ты в самом деле избран Богом».

– Она и вправду решилась сказать такое, Джоанна?

Дочь Алиеноры гордо кивнула:

– Одно из писем она подписала «Гневом Господним королева Англии». – Джоанна снова улыбнулась и добавила: – Мой «добрый самаритянин» клянется, что святой отец вздрагивает лишь от одного взгляда на письмо с печатью моей матери.

Джоанна рассмеялась, Мариам присоединилась к ней, обе порадовались минутке веселья в такие тяжелые времена. И ни одна не услышала приближения тихих шагов и не обернулась, пока Ахмер не взвизгнул от радости. Беренгария улыбнулась им, на ее лице появилось выражение любопытства.

– Что вас так развеселило?

– Я рассказывала Мариам о письмах моей матери к его святейшеству, – объяснила Джоанна, двигаясь на скамье, чтобы дать место невестке.

Беренгарию поначалу шокировал обвинительный тон посланий свекрови, но втайне она тоже была довольна – терпеть пассивность святого отца становилось все труднее и труднее. Он наместник Бога на земле и, как ей хотелось верить, не станет пренебрегать своим пастырским долгом из мелких политических соображений. Беренгария нуждалась в этой уверенности. Однако папа ее не оправдывал.

– Просто возмутительно, что Ричарду придется заплатить столько денег, чтобы вернуть свободу, – сказала она, давая понять, что помнит о ложащемся на королевство бремени выкупа. – Собрать его будет непросто, особенно после того, как подданных Ричарда уже обложили Саладиновой десятиной. Как думаешь, Джоанна, твоей матери это удастся?

В ответ на заверения невестки Беренгария робко улыбнулась.

– Должно быть, с моей стороны эгоистично так радоваться, зная, что этот выкуп для многих станет причиной лишений, – продолжила она. – Но я ничего не могу поделать. Впервые наше с Ричардом воссоединение видится мне реальностью, а не просто светом на горизонте. Мы так давно в разлуке. Я думала об этом сегодня утром и поняла, что с тех пор, как мы оставили его в Акре, прошло уже девять месяцев. Девять…

Беренгария продолжала улыбаться, но голос изменил ей, и Джоанна поняла причину. Слишком хорошо поняла. Для женщины, отчаянно желавшей родить, девять месяцев означали только одно. Беренгария явно терзалась мыслями о том, что могло бы случиться, будь Бог милостивее к ней: она могла покинуть Акру беременной, и теперь, наконец-то воссоединившись с Ричардом, могла бы показать ему сына. Джоанна страдала от тех же заглушенных желаний в собственном браке с королем Сицилии, терзалась, что больше не смогла забеременеть после смерти младенца-сына. Она тоже ощущала свою вину, боясь, что это из-за нее у Вильгельма не оказалось наследника. Джоанна знала: Беренгарию преследуют те же страхи – ведь за шестнадцать месяцев, прошедших между свадьбой на Кипре и расставанием с Ричардом в Акре, ее истечения оставались удручающе регулярными.

Джоанна изо всех сил старалась развеять эти страхи, напоминая, как редко Беренгарии удавалось делить ложе с Ричардом, и уверяла, что все изменится, когда ему не придется больше сражаться в Святой земле. Однако Джоанна не знала, поможет ли этот призыв к здравому смыслу. Себе она говорила, что бесплодный брак – вина Вильгельма в той же мере, как и ее, ведь немало ночей муж проводил в постели с соблазнительной сарацинской наложницей. Но это не облегчало ее страданий.

Она потянулась к Беренгарии, легко сжала ее ладонь:

– У нас есть прекрасный повод для радости, ведь худшее позади.

Ей удалось придать голосу убедительность, пусть даже сама она не до конца верила в свои слова.

Арагонскому королю не пришло в голову отказаться, когда папа попросил его помочь. Считай Альфонсо Ричарда своим врагом, он все равно бы предложил содействие жене и сестре Львиного Сердца. Но поскольку король видел в Ричарде друга, у которого, к тому же, имелись поводы для обиды, Альфонсо был рад загладить, насколько возможно, свою вину. Это не означало, что он жаждал встречи с Джоанной и Беренгарией, которые, наверняка, винят его за ту роль, которую он, пусть и невольно, сыграл в пленении Ричарда. Кроме того Наварра, откуда родом Беренгария, всегда была враждебна Арагону. Король подумывал облегчить положение искренним признанием, что не имел иного выхода, кроме как заключить союз с графом Тулузским: брат Беренгарии Санчо слишком уж успешно подавлял мятеж в землях Ричарда, дойдя до самых стен Тулузы. Устрашившись, что Санчо захочет вторгнуться в его земли в Провансе, Альфонсо вынужденно пошел на крайние меры. Но стоит ли ожидать от них сочувствия к его затруднениям, когда Ричард томится в немецком плену?