Анатолий Соловьев - Хождение за три моря

...Он мчался к обширным клюквенным болотам, не разбирая дороги, прежним размашистым галопом, за ним неслись стрекотухи-сороки, за сороками следовали любопытные волки, почувствовав что-то неладное. Странный запах становился отчётливее, будоражил память животных до самой её праглубины. Первыми забеспокоились волки, когда в стороне от них по широкой лощине от болот пронеслось с тревожным хрюканьем и визгом стадо свиней и улепётывали громадные секачи: несколько тёмных глыб, подобно катящимся валунам, прокладывали в кустарнике дорогу обезумевшему стаду. Обычно бесстрашные самцы прикрывали отступление, а тут было наоборот. Волки остановились, усиленно нюхая воздух, собрались в кружок, уставились мерцающими глазами на вожака — самого старшего из них. Тот улёгся на землю, положил голову на лапы и, задумчиво мигая, углубился в воспоминания. Так он пролежал довольно долго. Вдруг в волнении вскочил, фыркнул, потряс головой, как бы избавляясь от наваждения, и, уставя морду в небо, глухо провыл. Молодых волков охватил ужас, они впервые услышали от мудрого вожака нечто такое, из чего следовало, что им нужно бежать без оглядки подальше от болот. Что они и сделали. И больше в эти места они никогда не возвращались.

Бурый продолжал мчаться вперёд, не пытаясь скрыть своего приближения к странному существу, хоть ещё и не видел его. Могучему хозяину леса не о чем было тревожиться, — в здешних местах не было зверя, равного ему по силе и свирепости. Лишь матёрые вепри порой решались помериться с ним силой, что всегда оканчивалось для них печально. По-осеннему низкое и тусклое закатное солнце неслось вслед за ним, мелькая сквозь редкую пожелтевшую листву. По-прежнему стрекотали сороки, оповещая окрестности о ярости властелина. Уронив впопыхах шишку, юркнула в дупло белка. Проворно скрылся между корней хорёк. Замер в кустах большеглазый олень, но как только грузное чудовище пронеслось мимо, олень стремительными скачками метнулся в противоположную сторону.

Медведь спустился в низину, заросшую нетронутой травой, отсюда было уже недалеко до клюквенной пустоши. И здесь его столь сильно опахнуло чуждым зловонием, что он оторопел. До сих пор от него убегали, а тут, наоборот, странное существо грозно шло навстречу. В этом было что-то настораживающее. Бурый попытался остановиться. Но его скорость оказалась велика, тридцатипудовое тело пропахало в траве чёрную борозду, медведь перекувырнулся через голову и замер, по-собачьи усевшись на заду. Незнакомый запах пробудил у зверя древнюю память. Она подсказала, что его далёкие пращуры уже встречались с этим созданием и боялись его. Бурый ещё ничего не понял, но древний страх уже овладел им, властно требуя единственного — бегства. Вздыбленный загривок зверя медленно опал. Бурый нерешительно заворчал. Он был властелином, всегда отстаивал свои права в битвах, но сейчас его ярость почему-то исчезла, а страх усиливался по мере того, как непостижимый запах надвигался на него. Им вдруг овладел ужас. Бурый почувствовал себя слабым и беспомощным, как в детстве, когда терял из виду мать-медведицу. Он заскулил, топчась на месте, ему захотелось визжать и метаться. Нечто подобное он испытывал, когда приближался к избушке длиннобородого старика-отшельника, жившего на поляне возле ручья. Вдруг острый слух зверя уловил отдалённый перестук тележных колёс, пронзительное поскрипывание плохо смазанной оси, невнятный говор людей. Справа по лесной дороге к болоту ехала телега, сопровождаемая всадниками. И когда в той стороне испуганно заржала, почувствовав опасность, лошадь, панически забилась в оглоблях, усиливающийся ужас смял привычки и гордость хозяина леса. Бурый не выдержал и пустился наутёк.

Он так и не узнал, от кого убегает, его древняя память не хранила образов, сберегла лишь неодолимый спасительный страх, столь властно объявший зверя, что он, ошеломлённый, мчался назад не менее проворно, чем к болоту. Могучий хищник удирал подобно слабосильному зайцу.

Остановился он, оказавшись далеко от клюквенной пустоши. Робко поднявшись на задние лапы, принюхался. Страшного запаха не было. Его не преследовали. На всякий случай он вскарабкался на огромный выворотень сваленного бурей тополя, придерживаясь лапой за соседнее дерево, вгляделся, вслушался. Лес казался тихим и безжизненным. Страх Бурого улёгся. Он приободрился, уверенность вернулась к нему. Он слез с выворотня и обнаружил, что это место ему знакомо. Ещё в прошлое посещение приметил он здесь толстую валежину, в которой должны завестись жирные белые личинки — его любимое лакомство. Но тогда он был сыт, а сейчас испытывал голод. Гигант содрал когтистой лапой прелую кору с гниющего дерева, довольно мотнул головой, увидев под ней бесчисленные ходы насекомых, пронизавшие ствол, когтями вырвал кусок гнили, одним ударом раздробил его, лёг на брюхо и принялся жадно пожирать вялых червей. Когда он поднялся, от тополя оставались лишь корневище, ветки и мелкая щепа.

Пронёсся по лесу порыв холодного северного ветра, предвещавшего снегопады, приближение которых Бурый чувствовал задолго до появления низких брюхатых туч, серой пеленой окутывающих небо. Заныло сломанное когда-то ребро. Скоро приспеет зима, нужно устраивать тёплую лёжку. Медведь обошёл огромный выворотень-корневище поваленного тополя, заглянул в яму под ним, заполненную пожухлым бурьяном, и остался доволен. Яма была глубокая, выворотень прикрывал её от зимних ветров; если траву умять, а поверх ямы набросать веток, чтобы на них позже лёг толстый пласт снега, тогда берлога будет тёплой.

Неподалёку был сухой бугор, тянувшийся до берега реки. Поднявшись на него, Бурый увидел под сосной большой муравейник, присел возле кучи, сунул в тёплую податливую глубину хвоинок лапу, подождал, вытащил её, сплошь облепленную крупными рыжими муравьями, жадно слизал их, причмокивая, ощущая в пищеводе слабое щекотание. Так он проделал несколько раз и наконец, сытый, довольный, улёгся на бугре головой к клюквенной пустоши.

Солнце уже опустилось за дальние увалы, стало вечереть. От реки поползли рваные клочья тумана, свиваясь клубами, принимая причудливые очертания. Неслышно скользя между деревьев бесконечной вереницей белых бесплотных фигур, они, густея, уплотнялись, на глазах превращаясь в стройные гибкие тела девушек, и вот уже хоровод русалок закружился на поляне, прощаясь с летом, печальные голоса тихо запели грустную песню, словно зашелестела листва. Но на осине ветки обнажены, а песня раздавалась, и белый хоровод медленно плыл над поляной, и призрачными тенями мелькали русалки, едва не задевая хозяина леса. Сытый медведь видел их сквозь дрёму, он относился к ним добродушно, как к совершенно неопасным созданиям, знал, что стоит ему рыкнуть или махнуть лапой, как девушки пугливо исчезнут. Но ему было лень двигаться, да они и не мешали ему, он не любил лишь кикимор, этих зелёных неопрятных старушек, живущих на болоте, за их сварливый нрав и пронзительные вороньи голоса. И тут до слуха Бурого опять донеслось знакомое пронзительное поскрипывание тележной оси, потом послышался отдалённый говор людей. Он поднял голову, понюхал, уловил запах оружия, вызывавший у него величайшее отвращение. Просёлочная дорога, по которой ехали люди, вела не на болото, а, не доходя до пустоши, вливалась в большой тракт, ведущий в город. Сейчас обоз приближался к поляне возле ручья, на которой стояла избушка отшельника. Медведь гневно заворчал, пережитое недавно унижение требовало возмездия. Хоть в его обиде люди были не виноваты, он встал и направился к дороге.