Анатолий Соловьев - Хождение за три моря

— Что, и змей-горынычи тогда были?

— Были, как жа. Трёхголовые. Лесу без змея-горыныча нельзя. Да ты спи, соседушка, оставь думу-кручину. А то уж рассвет грядёт! Дай-ка я на тебя сон навею. — Домовой махнул на Афанасия лапкой, протяжно свистнул, будто осенний ветер в трубе.

И точно. Мысли куда-то исчезли, душе Афанасия стало легко и беззаботно, наплыло вдруг зелёное облачко, и он погрузился в него, как в сон-траву, ощущая запах мяты и молодых листьев.

Домовой посидел возле лежанки, пригорюнившись, увидел, что в оконце уже сереет утро, побрёл под печку. И домовому бывает порой грустно.

Днём исчезают ночные наваждения, растворяются сомнения, уступая место решимости. Лицо Хоробрита вновь было каменно-спокойным.

Он отправился в Тайный приказ и просидел над «Сказанием» до полудня. Перечитав его, он понял, что рукой сочинителя водила надежда. В полдень молчаливая женщина-повариха подала ему обед. Вскоре явился князь Семён и сказал, что на гостином дворе возле пристани вчера поселились купцы, вернувшиеся из Баку, надобно с ними побеседовать. Решили на пристань отправиться пешком, благо день выдался не по-осеннему тихий и солнечный. Орлика Афанасий оставил в конюшне.

Прошли мимо старого Успенского собора. Здание совсем обветшало, соборные своды были подпёрты большими брёвнами, чтобы не рухнули. Князь Семён показал на него посохом, заметил:

— Новый собор решили строить [69] Новый Успенский собор был начат в 1471 голу. По замыслу Ивана III он должен был превзойти но красоте и величию Софийский собор в Киеве. Для строительства собора пригласили двух подрядчиков — В. Д. Ермолина и В. Ховрина, но между ними произошла «пря». В. Ховрин стал строить один. . Этот вот-вот обвалится. Владыка в нём службы запретил, велел из чужеземного плена выкупить холопов — мастеров по камню. Церкви сборами обложил. Государь надумал весь кремль перестроить, Грановитую палату воздвигнуть, чтоб было где иноземных послов принимать. Новый кремль величие Руси придаст многажды!

Вышли из Боровицких ворот, обогнули кремлёвскую стену, в которой виднелось множество бревенчатых заплат, и по ближней тропинке в густых кустах спустились к пристани. Здесь было шумно, многолюдно, народ толпился возле тесно застроенных лавок, где торговали приезжие купцы. У причала стояли корабли со свёрнутыми парусами на мачтах, покачиваясь на мелкой зыби. По сходням тянулись длинные вереницы грузчиков. Пристань завалена кадями с солониной, бочатами с мёдом, штабелями муки. Под навесами вялилась рыба, на крюках висели туши вепрей, на весах взвешивали матёрых туров. Купцы торговались с перекупщиками, те приценивались, спорили, заключая сделку, хлопали купцов по рукам, звенели монетами, — это была не просто мимолётная, изо дня в день повторяющаяся картина, а вековой уклад жизни. В привычной обыденности таился величайший смысл — свидетельство основательности и прочности. Если бы всё увиденное вдруг исчезло — это могло означать только одно — нашествие чуждых племён, разорение, гибель. Когда в глазах людей светится интерес к обыденному — значит, всё хорошо.

Князя Семёна здесь узнавали, почтительно, но без подобострастия кланялись, он важно наклонял голову в высокой шапке.

В гостином дворе их уже ждали приезжие купцы, три здоровенных нижегородца в долгополых озямах, в грубых сапогах и шляпах из валеного войлока. Сняв из уважения колпаки, робея, потряхивая русыми волосами, стриженными под горшок, они обстоятельно, дополняя друг друга, рассказали о своей поездке на Кавказ, в Баку — главный порт страны Ширван. Добрые молодцы, видать, были наслышаны о князе Ряполовском и робели под его пристальным взглядом. Афанасий сидел молча, слушал с непроницаемым лицом, ни разу не пошевелился, не кашлянул, не опустил глаз. От неподвижного внушительного проведчика исходила некая загадочность, и купцы ещё больше робели, рассказывая о Ширване, о тамошних городах, дорогах, рынках, товарах, ценах, нравах населения, погоде и о многом другом. Князь Семён время от времени задавал вопросы о расстояниях между городами, высоки ли там горы, часты ли на море фуртовины [70] Фуртовина — буря, шторм. , силён ли летом вар [71] Вар — жара, пекло. , как одеваются тезики [72] Тезиками называли персов. , воинственны ли они, как относятся мусульмане к христианам. Купцы отвечали охотно, искренне, понимая, что вопросы задаются не из праздного любопытства. Наконец, князь Семён спросил, не были ли они случаем в Индии.

— Нет, господин, не доводилось, далеко очень ехать, а слыхать слыхали, — степенно ответил старший из купцов.

Второй, с пухлым белым лицом, гордясь тем, что знает больше, приподнявшись на лавке, громко крикнул:

— Господин, я в Баку разговаривал с одним тезиком. Он глаголил, мол, эта страна неподалёку от рая! Очень хвалил её! В той стране нет ни татя, ни разбойника, ни завидливого человека, а реки «текут млеком и мёдом»!

Поскольку купцы про Индию ничего больше сказать не могли, князь Семён отпустил их.

Осенними вечерами темнеет рано. Молодой месяц неярко освещал пристань, где всё ещё толокся народ, прохаживались сторожа в громадных овчинных тулупах, с дубинками в руках. Погода была тихой, к вечеру слегка подморозило, отчего воздух был свеж, приятен. Афанасий решил пойти домой пешком.

Вдоль улицы тянулись сплошные заборы. Месяц поднимался выше, заливал призрачным светом дорогу, спящие молчаливые дома. Под заборами лежали густые тени. Во дворах гремели цепями собаки, басисто взлаивали, предупреждая, что усадьба охраняется надёжно. На перекрёстках дымно светили факелы ночной стражи.

Афанасий прошёл горбатый мостик, углубился в узкий переулок. Здесь заборы угрюмо-тяжеловесны, а хоромы столь высоки, что загораживали месяц, отчего в переулке было темно. Вдруг за спиной Афанасия послышался тихий свист, и тотчас несколько чёрных фигур, отлепившись от тына, метнулись к нему. В Москве во все времена хватало татей. Озоровала не только чернь, но и дети боярские при случае не гнушались раздеть догола припозднившегося прохожего. Нужда ли их заставляла? В холодном воздухе просвистел кистень. Привычный слух воина уловил движение снаряда чуть раньше, чем он взлетел над головой приземистого парня, остановившегося в трёх шагах. Ещё двое, воровато пригибаясь, заходили с боков. Сзади слышался торопливый перестук сапог по подмерзшей земле. Приближались ещё двое. Значит, пятеро на одного. Ах, шарпальники! Афанасия охватил гнев. Напрягшимся телом он ловил то единственное мгновение, когда точный расчёт подскажет: пора. Время способно замедляться. Это зависит от готовности ждущего. Однажды Афанасий наблюдал за молнией, срок жизни которой едва ли треть вздоха. Но он так сумел сосредоточиться, что увидел появление розоватого свечения, затем белого жгута, который замер в чёрном небе, подобно кнуту на взмахе, медленно прозмеился и неспешно растворился, оставляя за собой слабо тускнеющее свечение.