Кейт Мосс - Огненные палаты

Рейдон отбросил мушкет в сторону – перезаряжать его все равно не было времени – и обнажил свою шпагу:

– Courage, mes amis [33] Здесь: мужайтесь, друзья ( фр .). .

Прувер рядом с ним тоже вскинул свою шпагу:

– Я готов.

Пит кивнул.

– Per lo Miègjorn! – взревел он. То был боевой клич Раймона Роже Тренкавеля во времена осады древней Каркассоны. – За Юг!

Они с криком бросились на улицу, врезавшись в гущу наступавших. Копья и шпаги, пушка, с грохотом отъехавшая на своем лафете назад после выстрела. Рядом с Питом пуля угодила прямо какому-то студенту в грудь, и от выстрела его тощее тело свалилось с баррикады вниз, сбив Прувера с ног. Тот утратил бдительность – всего на миг, но этого хватило, чтобы один из нападавших пронзил его копьем. Прувер попытался обороняться, но рука его, сжимавшая шпагу, бессильно упала. Он получил второй удар, на этот раз в бок, и рухнул наземь.

Пит подбежал к нему, подхватил под мышки и потащил прочь с линии огня. Улица Перигор была перегорожена, так что путь к его квартире был отрезан. Единственным возможным вариантом было попытаться прорваться к тому дому дальше по улице Тор, где нашли прибежище погорельцы, недалеко от того места, где жили дядя и тетка Мину.

– Брось меня, – выдохнул Прувер. – Сейчас есть дела поважнее.

– Сначала я должен позаботиться о тебе.

Едва они высунулись из укрытия, как на них откуда-то сзади бросился один из солдат де Павиа. Прувер, который был уже практически без сознания, висел на Пите мертвым грузом, однако же Рейдону удалось нанести нападавшему удар, который ранил того в руку. Солдат с криком отскочил, оказавшись в недосягаемости.

Пит всем телом налег на деревянные стойки обугленной осадной машины, раз, другой, третий пытаясь столкнуть ее с места. Громоздкое сооружение пошатнулось, потом его колеса пришли в движение, и оно медленно покатилось на нападавшего, придавив его к стене.

Оглядываться Пит не стал. Подхватив Прувера на руки, он побрел по улице, – надеясь, что в безопасное место.

В ворота забарабанили. Мину стремительно обернулась. Кто там – мирные люди в поисках убежища или солдаты?

– Они ворвутся в дом! – залепетал в страхе старый книготорговец. – Они перебьют нас всех!

– Тише, сударь, – произнесла Мину с уверенностью, которой не чувствовала. – У нас тут полный дом женщин, стариков и детей. Даже если это солдаты, я не верю, чтобы они стали хладнокровно убивать мирных людей.

– А вдруг это мародеры, которые явились, чтобы…

– Возвращайтесь в часовню и забаррикадируйтесь там, – велела Мину. – И прошу прощения, сударь, но будьте добры держать себя в руках. Не стоит наводить панику. Ради детей, постарайтесь сохранять спокойствие.

Ну что ж, решающий миг настал. Или ей удастся пробудить в пришельцах сострадание и их пощадят, или нет.

Теперь все было в руках Господа.

Мину охватило странное оцепенение. Чистый, ничем не сдерживаемый страх. И тем не менее сердце ее билось спокойно и ровно, а ладони были сухими. Она представила себе Эмерика с Алис, пререкающихся в их маленькой кухоньке на улице Трезо, мадам Нубель, подметающую свое крыльцо, Шарля, беседующего с облаками, и всех остальных друзей и соседей, которые составляли ее жизнь. Потом подумала обо всех тех, кто нашел убежище здесь и в доме призрения, лишившись крова из-за ненависти окружающих.

А еще она подумала о Пите.

Пит еле переставлял ноги, шатаясь от напряжения. Кровь хлестала из раны на боку Прувера, из алой быстро становясь черной. Штаны у Пита уже пропитались ею насквозь.

Озадаченный, он вскинул глаза на ворота, которые венчал резной герб Буссе. Пит готов был поклясться, что именно за этими воротами скрылись погорельцы, но разве такой человек, как Буссе, приютил бы у себя под крышей гугенотов?

Неужели он ошибся домом?

Пит опустил глаза. На земле у ворот валялся детский чепчик, и ему вспомнилась та женщина, которая убегала с баррикад с ребенком на руках. Белый чепчик в крови и в саже. Похоже, дом все-таки был тот самый.

Он несколько раз ударил по воротам носком сапога:

– Мне нужна помощь. Пожалуйста. Впустите нас, милости ради.

Теперь, когда Мину вышла во двор, звуки боя стали слышны еще отчетливей. Звон шпаг, страх в голосе сражающихся, вопли.

Потом, в наступивший вдруг миг затишья, раздался стук в ворота и чей-то голос:

– Есть там кто-нибудь? У меня тут раненый. Ему нужна помощь.

В возобновившейся какофонии боя Мину с трудом разобрала слова:

– Пожалуйста, прошу вас. Впустите нас.

Мину приникла к глазку в воротах и увидела фигуру солдата. Лицо его было скрыто забралом шлема, на руках он держал белокурого юношу. В плече у него зияла рана, из которой торчал обломок копья, а весь левый бок был в крови.

– Пожалуйста. Кто бы вы ни были, позвольте нам войти!

«Студенты с баррикад», – поняла Мину; раненый юноша был тот самый, кто прекратил мучения несчастного коня. Не колеблясь больше, Мину быстро отодвинула засов и распахнула ворота.

– Спасибо вам, – выдохнул солдат, вваливаясь внутрь. – Он тяжело ранен.

Вошедший бережно уложил товарища на землю, потом присел рядом с ним на корточки и стащил с головы шлем.

Глаза Мину расширились.

– Пит?

Он поднял голову, и на лице отразилось точно такое же потрясение.

– Jij weer. Это ты, Мину. Но как?

Она схватила его руку:

– Нашу повозку остановили на мосту. Чтобы дать Эмерику и тетушке беспрепятственно уехать, я побежала обратно в город.

– Я не могу поверить в то, что ты здесь, – сказал он.

– Я не знала, куда еще мне пойти. В доме призрения никого не было.

Какое-то мгновение они оба стояли молча посреди творящегося вокруг хаоса, а потом Мину улыбнулась. Потому что, несмотря ни на что, Пит стоял перед ней. Едва держащийся на ногах и весь в крови, но живой.

Текли часы, и воздух в часовне дома Буссе становился все более спертым. Новые и новые люди приходили в поисках прибежища, и у Мину не хватало духу никому отказать.

Колокола пробили полночь, потом час, два. Мину оставалась на ногах, без устали раздавая укрепляющие средства и снадобья, которые еще оставались, и перевязывая раны всем, что попадалось под руку, пока глаза у нее не заболели, а руки не заскорузли от крови. Хотя Пит все это время был рядом, большую часть времени они работали в молчании.

Раны Прувера были серьезными. Он получил несколько ударов. Левое плечо у него было сломано; пика, пронзившая бок, раздробила несколько ребер. Мину боялась, что он потерял слишком много крови, к тому же велика была опасность заражения, однако она не опускала рук.

– Как ваши дела, сударь? – спросила девушка, когда на ночном небе показались первые проблески зари.

Он попытался ответить, но язык отказался ему повиноваться. Мину приподняла тряпицу, которой была прикрыта его рука, и тут же опустила ее. Она перевязала его раздробленное плечо, но кровь продолжала сочиться сквозь муслин, и повязка уже успела покраснеть.