Наири Зарьян - Давид Сасунский

– Не обижайся, родной мой Давид! Ты мне лучше скажи, отчего это твой дядя Оган скрывает от тебя оружие и доспехи твоего отца?

В бархатный он облекался кафтан,

А чтоб перетягивать стройный стан,

Серебряный был у него кушак.

А еще был у Мгера стальной шишак,

Обувал он бранных два сапожка,

Выводил он во двор Джалали-Конька,

Седлом перламутровым его он седлал,

Узду золотую на него надевал,

В руке он держал молнию-меч,

Ратный крест пламенел у него оплечь.

Удивился Давид.

– Нанэ! Где же все это спрятано? – спросил он. А старуха ему на это ответила:

– Давид! Твой дядя Оган заранее проклял того человека, который укажет тебе, где схоронил он доспехи и оружие твоего отца. Если я тебе укажу, проклятие падет на меня. Ступай сам спроси у Горлана Огана. Но только он по своей доброй воле ни оружия, ни доспехов на свет Божий не вытащит. Хватай дядю за шиворот и заставь его вернуть тебе отцовское оружие и доспехи.

Давид поехал к дяде, схватил его за шиворот, поднял на воздух и сказал ему так:

– Дядя Оган! Теперь уж ты не отвертишься!

Где доспехи отца моего? Верни!

Где оружье отца моего? Верни!

Верни тот же час Джалали-Конька,

Верни мне шишак и два сапожка,

Уздечку златую и молнию-меч,

И крест чтоб горел у меня оплечь!

Давай! Не отдашь добром – силой возьму. Ударю тебя кулаком – в землю уйдешь.

Заплакал Горлан Оган и сказал:

– Сам ты не мог догадаться! Пусть отсохнет язык у того, кто тебя надоумил! В год смерти Львораздирателя Мгера я оружие его и доспехи в глубоком схоронил подземелье. Идем туда, я достану и отдам тебе.

Спустились оба в подземелье. Мгеровы доспехи и оружие были развешаны по стенам. Давид стал примерять. Бархатный кафтан семь раз вокруг него обвился, серебряный пояс семь раз обвился вокруг его стана. Под шелом семь пудов хлопка подсунули – только тогда он стал ему впору, в бранные сапоги тоже семь пудов хлопка подсунули – только тогда стали они ему по ноге.

– Давид, мальчик мой! – молвил Горлан Оган. – Палица Мгера вон в том углу лежит. Коли сил у тебя достанет – возьми, а коли не достанет – в бой не ходи, голову сложишь.

Давид одной рукой отцовскую палицу взял, а другой рукой схватил дядю за руку и, пройдя все сорок ступеней, что вели вверх, вывел его из подземелья.

Взыграл духом Оган.

«С Божьей помощью Давид заменит нам своего отца, – подумал он. – Я старший брат Мгера, а Мгерову палицу с места сдвинуть не в силах. Давид взял палицу и, пройдя все сорок ступеней, вынес ее наверх».

…Выйдя из подземелья, Давид спросил:

– Дядя! А где же Конек Джалали? Горлан ему на это ответил:

– Ах, родной мой! После того как твой отец приказал долго жить, я его коня заточил в конюшне и дверь замуровал, а корм и воду спускаю ему через окошко. Мсра-Мелика боюсь – не смею Конька Джалали вывести во двор, чтобы он свежим воздухом подышал, на солнышке погрелся. Давай сходим в конюшню!

Подошли они к большой конюшне. Смотрит Давид – тут стена и там стена, а двери нигде нет.

Давид палицей ударил, в стене пролом пробил и вошел. Там привязан был Конек Джалали. Как почуял он запах доспехов хозяйских, радостно заржал. Давид подошел, руку положил ему на круп. Джалали злобно лягнул Давида. Давид так в стену и влип, обеспамятел. Немного спустя очнулся Давид и горько заплакал.

– Эх, Джалали! – сказал он. – Я был уверен, что конь отца моего понесет меня в бой с Мсра-Меликом, поможет мне одержать победу над врагом, а ты меня ударил!

Тут Конек Джалали заговорил человечьим голосом:

– Как я в бой тебя понесу, Давид? Посмотри на меня! Что со мной сталось? Когда отец твой умер, твой безжалостный дядя заточил меня в темной конюшне, ни разу грязь и пыль с меня не счистил, я уж позабыл, что такое скребница!

Подошел к Коньку Джалали Давид, обнял его за шею и поцеловал в лоб. Потом воду подогрел в котле о семи ушках, взял целый пуд мыла, вымыл Конька Джалали, вычистил, причесал его, засыпал ему в кормушку семь пудов ячменя и сказал:

– Я – твой хозяин. До сих пор никто тебя не мыл и не чистил, с этого дня я стану чистить тебя и мыть!

Взял Давид отцовского коня за повод и вывел из конюшни, а затем обратился к дяде:

– Дядя Оган! А теперь отдай мне отцовское перламутровое седло.

Отдал ему Горлан Оган перламутровое седло.

– Давид! – сказал он. – Отец твой, когда коня седлал, подпруги затягивал, на дыбы коня подымал. Коли в силах ты поднять коня на дыбы – иди в бой, коли не в силах – не ходи!

Взял Давид перламутровое седло, оседлал Конька Джалали, затянул подпруги, коня на дыбы поднял и сказал:

– Дядя! А теперь отдай мне отцовский меч-молнию. Горлан Оган ему на это ответил:

– Меч-молния воткнут в кувшин с дегтем. Мгер вытащил его оттуда с трех раз. Коли в силах ты вытащить из дегтя меч – иди в бой, коли не в силах – не ходи!

Давид схватил отцовский меч за рукоять, дернул, вытащил из дегтя и привязал к поясу. Меч был до того длинный, что по земле волочился.

– Дядя! – сказал Давид. – А теперь отдай мне отцовский Ратный крест.

На это ему Горлан Оган ответил так:

– Ратный крест я отдать тебе не могу. Коли ты достоин носить его – он сам снизойдет к тебе на плечо, коли не достоин – он к тебе не снизойдет, и в бой ты тогда не ходи!

По воле Божией Ратный крест снизошел на правое плечо Давида.

Сел Давид на Конька Джалали, затрубил в отцовскую трубу и погарцевал перед отчим домом. На площади собрались сасунцы. Поглядел, поглядел на Давида Горлан Оган, сердце у него сжалось, заплакал он и запел:

Душа болит у меня… Ох, как мне жаль!

Старинных доспехов сасунских – ох, как мне жаль!

Оружья старинного нашего – ох, как мне жаль!

Мне жаль, ох, как жаль разлучаться с борзым конем,

Разлучаться с борзым конем!

Мне жаль, ох, как жаль расставаться с булатным мечом,

Расставаться с булатным мечом!

И как же мне больно и тяжко прощаться с Крестом,

Как тяжко прощаться с Крестом!

«Что же это такое? – подумал Давид. – Дядя сасунскими доспехами и оружием дорожит, а молодцом сасунским не дорожит?..»

Простодушный Давид не догадывался, что Горлан Оган самое горькое свое сожаление приберег для конца песни:

Мне до смерти жалко Давида – всем молодцам молодца.

Красу и гордость Сасуна – всем удальцам удальца!

Смутился Давид.

– Дядя, милый, не сердись на меня! – воскликнул он. – Я на тебя обиделся и чуть было не поднял молнию-меч. Я не знал, что ты помянешь меня напослед. Но теперь я уразумел, что Давид для тебя дороже сасунских доспехов.

Сказавши это, Давид сошел с коня и поцеловал дяде руку, а дядя поцеловал его в лоб и благословил. Давид затрубил в старинную отцовскую трубу, и тут сасунцы – и стар и млад, парни и девушки – обступили Давида и песню запели: