Наири Зарьян - Давид Сасунский

Давид! Оставайся с нами и не ходи никуда!

Не расставайся с нами, милый Давид, никогда!

Мы станем тебя лелеять, воду на руки лить,

Яствами всякими потчевать, сладким вином поить.

Давид! Оставайся с нами и не ходи никуда!

Не расставайся с нами, милый Давид, никогда!

Давид сел на коня, молвил: «Хлеб, вино, всемогущий Господь…», затем обернулся к народу и запел:

Всем матерям кричу: "Прощай!"

Вы были матерями мне.

И сестрам я кричу: "Прощай!"

Вы все – родные сестры мне.

Прощайте, добрые друзья,

Простолюдины и князья!

Я блудным сыном был для вас,

Я досаждал вам столько раз!

Сасуна старцы и юнцы!

Вы все мне братья и отцы.

За чьим ни сядете столом,

Попомните меня добром!

А теперь вспомним про славную дочь Медного города, про жену Санасара-богатыря, мать Львораздирателя Мгера, Давидову бабку.

Сасунская царица Дехцун-цам, где ты? Почему ты больше не появляешься в сказе о царстве Сасунском?.. Потому не появляется Дехцун-цам, что, после того как Львораздиратель Мгер и его жена умерли, она затворилась в своем покое и дала себе обет:

– Пока не подрастет единородный Давид, пока не заменит он Львораздирателя Мгера, пока не облачится в доспехи его и оружия его не возьмет, пока не вспрыгнет на Конька Джалали, я из своего покоя никуда не выйду.

В тот день, когда Давид песней и игрой на трубе прощался с сасунским народом, молодая служанка принесла еду сасунской великой бабке. Дехцун-цам спросила служанку:

– Красавица! Я слышала, кто-то на дворе трубил в Мгерову трубу?

– А разве ты ничего не знаешь, мудрая жена? Давид отцовские доспехи надел, мечом-молнией препоясался, сел на Конька Джалали, трубит в отцовскую трубу, едет на бой с Мсра-Меликом.

Обрадовалась Дехцун-цам, на месте не усидела. Атласное ее покрывало истлело от времени, обтрепалось. Дехцун-цам вскочила, а покрывало осталось на тахте.

Давид проезжал мимо бабушкиного окна. Дехцун-цам высунулась в окно и увидела Давида на отцовском коне.

– Джалали, Джалали, милый ты мой Джалали! – воскликнула она. – У моего Давида нет отца – будь ему отцом родным! У моего Давида нет матери – будь ему родной матерью! Ты Санасару братом был – будь братом и его внуку! Ты Мгеру моему помощником был – будь помощником и его сыну! Отвези моего Давида на Цовасар к Молочному роднику и остановись там, а Давид пусть сойдет и живой воды напьется; а как напьется, сразу могучим станет. Оттуда отвези моего Давида к Порцакару – Камню испытаний. Пусть Давид ударит мечом по железному столбу. Коли перережет столб – пусть бросается в бой, а коли не перережет – пусть вернется домой, а потом снова пусть силу свою попытает.

И тут Конек Джалали заговорил человечьим голосом:

– Будь спокойна, мудрая жена! Я исполню твое повеление.

Конек Джалали понес Мгерова сына на Цовасар, остановился у Молочного родника и когда увидел, что всадник не думает слезать, то опустился на колени.

Давид решил, что конь притомился.

– Ах, чтоб ты себе шею сломал, Конек Джалали! – воскликнул Давид. – Я думал, ты через кровавые реки меня перенесешь, а ты ручейка испугался?

Давид ударил коня стременами и сломал ему ребро. Конь рассердился.

– Что ты наделал, сумасброд сасунский? – вскричал он. – Ты сломал мне ребро! Вот я тебя сейчас подниму, зашвырну на солнце, и ты сгоришь!

– Ну, ну! – сказал Давид. – Я рожден от воды. Я к тебе под брюхо юркну!

– А я спущусь на землю, ударю тебя о камни, и ты разобьешься!

– Ну, ну! Я рожден от огня. Я к тебе на спину вспрыгну! Тут Конек Джалали присмирел.

– Ах, сумасброд сасунский! – сказал он. – Ради твоего покойного отца я тебя прощаю. Ты забыл наставление твоей бабушки? Ты не видишь, что я стою у Молочного родника? Попей воды и на мое сломанное ребро чуточку брызни.

Тут только Давид понял свою ошибку. Тотчас же слез он с Джалали, в глаза его поцеловал, смочил ему бок ключевою водой и пустил пастись. Ключевая вода была целебная – в одно мгновенье зажило ребро у коня. Давид напился воды, лег у родника и уснул.

Конек Джалали загородил от солнца вспыльчивого своего ездока.

Через час проснулся Давид, и что же он увидел? За это время он так в теле раздался и так стал могуч, что шлем слетел у него с головы, с ног сапоги соскользнули, пояс валяется на земле, ворот кафтана не застегивается.

Встал Давид, из шлема выбросил семь пудов хлопка, и тогда шлем впору ему пришелся. Потом из сапог выбросил семь пудов хлопка, и тогда сапоги пришлись ему по ноге. А когда он меч-молнию к поясу привязал, оказалось, что меч едва доходит ему до колен.

Давид поднял отцовскую палицу, словно то не палица была, а перышко, вскочил на коня погнал его к железному столбу, выхватил меч и на скаку перерезал столб. Обернулся Давид, смотрит: верхняя, отсеченная часть столба не упала, висит на нижней – так стремительно рассек его молния-меч. Давида зло взяло на себя, и он воскликнул:

Ах, ноги мои! Не несли б меня на Цовасар,

Уж лучше б рука нанести не сумела удар,

Когда одним махом не рассекла Порцакар!

Пусть лучше навеки, навеки затмится мой взор,

Не видеть бы только бесславье мое и позор!

Отчизне моей любимой грозят полон и разор!

Вдруг, откуда ни возьмись, налетел, вертя хвостом, буйный ветер-дракон, опрокинул Порцакар и вдаль полетел. Только тут удостоверился Давид, что его меч рассек железный столб пополам, воспрянул духом и начал себя подбадривать:

Нет, не слабейте, ноги мои,

Раз донесли меня на Цовасар!

Нет, не слабейте, руки мои,

Коли нанес я грозный удар!

Зоркими будьте, очи мои,

Коли повержен мной Порцакар.

Такими словами Давид подбодрил себя и воодушевил, а затем погнал коня к полю брани, остановился на вершине холма, посмотрел вокруг, видит: звездам небесным есть счет, травам полевым есть счет, Мсра-Меликовым воинам нет счета. Шатры его белели от склонов Цовасара до Батманского моста.

Давид был смельчак, но и в сердце к смелым закрадывается страх. Вид мсырской несметной рати привел в трепет Давида, и он заколебался.

– Ой-ой-ой! Как же я буду с ними воевать? – воскликнул он. – Если бы даже они превратились в камыш, а я – в косца, мне все равно бы их не скосить. Если бы даже они превратились в хлопок, а я – в огонь, мне все равно бы их не опалить. Если бы даже они превратились в осенний суховей, а я – в ветер с юга, мне все равно бы их не разметать по оврагам. Если бы даже они превратились в новорожденных ягнят, а я – в голодного волка, мне все равно бы их всех не перегрызть. Господи Боже! Как же я буду воевать с этим бесчисленным войском?