Борис Хотимский - Повествования разных времен

Вежливо обращаясь к подданному, любезный монарх не писал «вы» с заглавной буквы, как это принято теперь между людьми благовоспитанными, зато без ложной скромности начинал с заглавных букв местоимения первого лица: «Меня», «Мою»… и т. д. В те времена подобное воспринималось как нечто закономерное и обсуждению не подлежащее и вряд ли кого-либо шокировало.

Через некоторое время мундир нашего героя украшается четвертым орденом — «В воздаяние отличного мужества и храбрости…». Его назначают командиром бригады в 3-й пехотной дивизии генерала Коновницына. Теперь под началом генерал-майора Тучкова 4-го — два полка: Мурманский и Ревельский. На смотру в мае 1812 года дивизия Коновницына, включая и бригаду Александра Алексеевича, была поставлена в пример всей армии…

Война!

Барклай вынужден был отступать к Витебску. Обстановка сложилась тяжелейшая. Тучков 4-й получает приказ: обеспечить сообщение с Бабиновичами, что имело для русской армии немалое значение. Для проведения этой трудной и ответственной операции в распоряжение молодого военачальника поступают не только два егерских полка, но также придаются двенадцать кавалерийских эскадронов, казачий полк да еще шесть орудий конной артиллерии. Безотказный Тучков 4-й, как всегда, вновь оправдывает надежды, успешно выполняет приказ и возвращается к своей бригаде под Витебск. И весь день находится со своими полками под губительным огнем неприятельской артиллерии, невероятным напряжением сил сдерживая сильнейший натиск Наполеона. Не успевают солдаты прийти в себя — снова сражение. На сей раз — под Смоленском. Здесь Тучков 4-й неколебимо стоит на защите Малаховских ворот, ни шагу назад не делая без приказа.

Впрочем, ход войны 1812 года описан достаточно. Сейчас речь идет лишь о том, что имеет прямое отношение к судьбам Александра Алексеевича и Маргариты.

Куда бы ни направляла военная судьба Александра Алексеевича, молодая подруга не оставляла его, мужественно делила с ним походные тяготы и заботы. В 1812 году он получил приказ выступить из Минской губернии к Смоленску. Дороги были скверные, полки двигались медленно, тяжело. Маргарита ехала в дорожной карете, придерживая мотающуюся от неимоверной тряски головку маленького сына. Однако то, что способны перенести взрослые, может оказаться чересчур непосильным для малыша, не умеющего еще ходить. К тому же чувствовалось приближение решительных баталий. И по настойчивому совету Александра Алексеевича решено было, что, проводив мужа до Смоленска, Маргарита уедет с сыном в Москву, к своим родителям, и там будет терпеливо дожидаться счастливого исхода войны.

Под Смоленском ночевали в душной избе, постелили на полу сено, спали одетыми. Наутро должны были расстаться. Надолго ли? Бог весть…

Дух в избе был тяжкий. Маргарита никак не могла уснуть. Наконец забылась. И привиделась ей не то бумага в раме, как будто картина выцветшая, не то стекло оконное — тоже в раме деревянной. И то ли по бумаге, то ли по стеклу потекли вдруг струйки алой крови (такого цвета кровь она видела, когда пуля порвала у одного солдата жилу под ухом…) — струйки, стекая, расположились рядами букв — написано было не по-русски. Она застонала жалобно, тонким детским голосом, затем вскрикнула, пробудилась, вскочила на ноги. А перед глазами алели все те же буквы. И не сразу растаяли…

Встревоженный Александр Алексеевич бросился к жене, обнял ее, бледную, дрожащую, ласково гладил растрепавшиеся волосы. Придя немного в себя, она рассказала ему свой сон.

— Просто твои нервы переутомились, — Александр Алексеевич говорил спокойно, ровно. — И в избе душно. Постарайся уснуть, все будет ладно. Спи, родная…

Его голос успокаивал, она перестала дрожать, снова легла, закрыла глаза. И тотчас снова увидела ту же рамку, те же кровоточащие нерусские слова… Снова вскочила, теперь уже не могла ни уснуть, ни избавиться от тревоги.

В ее семье после передавалось из поколения в поколение предание о вещем сне. Люди в ту пору были набожны и суеверны. И кто знает, что в том предании верно, а что невольно добавлено и смещено? Быть может, прав был Александр Алексеевич, полагавший, что сновидение ее — не более как плод нервного переутомления. Постоянная тревога за близкого человека, соприкосновение с кровавыми подробностями войны, да к тому же еще и усталость после тяжелого пути, и духота в избе — все это вполне может рассматриваться как предпосылка к «вещему» сновидению. А последовавшая вскоре гибель Александра Алексеевича может быть объяснена самой его профессией воина и жестокостью сражения, в котором не один он сложил голову. И вместе с тем кто может доказать, что не могло иметь места какое-либо предчувствие?

Хорошо известно про дело при Бородине 26 августа 1812 года. На старой Смоленской дороге, за деревней Утицей, стояла бригада Тучкова 4-го, входившая в состав 3-й дивизии Коновницына, в свою очередь состоявшей в корпусе, которым командовал старший брат Александра Алексеевича — Тучков 1-й. Когда в шесть часов утра огромные силы неприятеля обрушились на левое крыло войск Багратиона, затем были все же остановлены, но через час снова атаковали, — на подмогу поспешила дивизия Коновницына. Напряжение и ярость побоища у Семеновских флешей, казалось, достигли апогея, когда подошедшие полки 3-й дивизии с ошеломляющим боевым кличем атаковали и опрокинули врага.

Тучков 4-й действовал в центре, на средней флеши. И вдруг заметил, что один из его полков — Ревельский — не выдержал ядер и картечи, ослабил натиск и дрогнул. Пошатнулось знамя в руках раненого знаменосца. Еще немного — и контратака сорвется. И тогда уж неприятель наверняка получит возможность нанести новый, гибельный для наших войск удар. Привыкший быстро оценивать обстановку, принимать решения скорые и единственно верные, привыкший незамедлительно переходить от решений к их выполнению, молодой командир не потерял невосполнимого времени на сомнения и колебания. Выхватив у не успевшего опомниться, ошалевшего от боли знаменосца отполированное солдатскими ладонями древко, генерал-майор, не оглядываясь, устремился вперед, навстречу угадывавшимся в дыму неприятельским рядам. Уверенный, что ревельцы не подведут его. И ревельцы не подвели, последовали за своим генералом, за своим знаменем… Но, наращивая скорость движения вперед, наращивая громкость дружного боевого «ур-ра-а-а!», увидали ревельцы, что возглавлявший их любимый командир резко, с разбегу остановился, запрокинул голову, будто от удара в лицо, и вслед за тем упал навзничь, а вокруг него с грохотом и шипением вздыбилась от множества ядер почерневшая земля. И в то время как одни, подхватив знамя, продолжали стремление вперед, другие — их было меньше — столпились вокруг упавшего командира, прикрывая его от новых ядер собственными телами…