Валерий Старовойтов - Возмездие [Повесть и рассказы]

Тома помнит тот субботний вечер на лавочке у научной библиотеки университета. Она тогда спросила Валеру: «Что означает содержание этой справки?» Уманов учился на юридическом факультете и ответил просто: «Значит, и не было никакого союза, следовательно, и состава преступления, а это означает, что твой дедушка ни в чем не виновен».

Екатерина Ивановна лежала с закрытыми глазами, прижав впалую щеку к изогнутой кисти. Внучка возилась на кухне и периодически выглядывала, следя за состоянием бабушки. Та, похоже, спала. Убрав посуду и прокипяченный футляр со шприцами, девушка подсела к столу, достав из пластмассового «дипломата» общую тетрадь и начала перечитывать наброски к дипломной работе, которые так взбудоражили профессора Варенцова: «Объектом репрессий во время коллективизации должна была стать не национальная, а социальная группа, независимо от географических или региональных границ. Главная причина коллективизации, в первую очередь, заключалась в стремлении высшей номенклатуры ВКП(б) во главе со Сталиным ликвидировать потенциальную опасность со стороны свободного крестьянина-производителя и создать систему государственной эксплуатации трудоспособного населения — фактически, государственного рабства — ради сохранения своего господствующего положения в России, завоеванной в годы Гражданской войны».

— Тамара! — Екатерина Ивановна громко позвала из комнаты. Стремглав девушка оказалась у изголовья старушки. Её глаза были широко открыты, платок с головы упал, и седые пряди разметались по подушке. — Девочка, моя, — словно прочитав мысли внучки, начала говорить старушка быстро и порой сбиваясь, как обычно после укола: — Отец, другие советские каторжане раскорчевывали и осушали для земледелия болота, взамен их морили голодом. По прошествии стольких лет я понимаю, Сталин был далеко, а эти опричники партии здесь, рядом, ежечасно. Лучшие чекисты, конечно, были в столицах и наверняка знали обстановку в тайге только по сводкам, отчетам местных Шариковых!

Тамара улыбнулась, недавно Валера дал ей прочитать самиздатовский роман Булгакова «Собачье сердце». Оказывается, бабушка тоже его прочитала еще раньше! Вот тебе и советская учительница литературы…

Девушка понимала, что такие, как её дед, а их было тогда большинство, производили главное для советской власти — товарный хлеб и подлежали либо превращению в прикрепленного к земле и госпредприятию батрака, либо уничтожению. Третьего в тот период было не дано. Они ни за что не стали бы безропотно и даром трудиться в интересах сталинской номенклатуры, большинство из которой были на самом деле персонажи из романов Булгакова.

Тома присела у изголовья кровати и начала быстро делать пометки в общей тетради: «Того страшного человека, о котором рассказывала, я встретила снова. Отец и тетя Фрося были на работе в тайге. Бригада Григория Ускова рубила новые дома, и к зиме мы все должны были перебраться из шалашей в деревню. В тот день я взяла сестер, братишка к тому времени уже умер, и пошла с ними к новому дому, который стоял ближе всех к лесу. Я так радовалась, что у нас такая большая русская печка, на которой мы запросто все поместимся с сестрами, и больше не будем мерзнуть и болеть. Спустившись к околице, я увидела того начальника из НКВД, из-за которого умерла мама. Да, да, того самого, который отрубил голову за то, что наш сосед не хотел переселяться из алтайской деревни вместе со всеми. Страшно испугавшись, сама спряталась в кустах и пригнула двух сестренок к земле. Лежим, не шелохнувшись, и слышим, как он матерится и орет на коменданта: „Кто перед тобой, ты знаешь?!“ — „Так точно, начальник Комендантского отдела Западно-Сибирского Краевого управления товарищ Долгих, и директиву вашу получал о нормах хлеба для переселенцев. Печеный хлеб — триста грамм в сутки или шесть с половиной килограмм муки в месяц на едока“. — „Дальше?“ — „И только занятым на работах по мелиорации выдавать пятьсот грамм в день печеного хлеба или десять килограмм муки в месяц, пусть сами пекут, коли желают“. — „А ты сколько даешь?!“» — Дальше, конечно, не могу повторить, что им было сказано коменданту. Бабушка перекрестилась.

— Ну, а Малышкин, фамилия у того коменданта была, перечить стал, мол, врач приезжал, проверял и велел по восемьсот грамм в сутки выдавать согласно директиве обкома партии, куда активисты типа Ускова жалобу направили. Долгих, он же здоровенный, под два метра, как врежет коменданту по зубам, так у того передние два и вылетели. Водку достал, выпил из фляжки, протянул Малышкину со словами: «Дурья твоя башка, вот теперь еще и беззубая. Наша цель — коммунизм, а большевизм для таких как ты красных партизан, мы уже прошли, и он в прошлом, потому хозяева теперь другие, из НКВД, а не обкомов, усек?!»

В комнате было душно. Екатерина Ивановна раскраснелась и попросила воды. Тома подала морс, укрыла бабушку стеганым одеялом, встала на подоконник и открыла форточку. Шум железнодорожного вокзала ворвался вместе с потоком свежего воздуха и снежинками. Они, заметавшись, тут же таяли и опадали изморосью на поблекший подоконник.

«Сейчас, одну минуточку и прикрою!» — Девушка высунула голову в форточку под порывы морозного ветерка и крикнула убегающему в ночь последнему пассажирскому вагону:

— Счастливого пути, возвращайтесь скорее!

Под этот радостный возглас Екатерина Ивановна увидела себя рядом с отцом на берегу высокого яра, от которого, чапая по воде большими колесами, отходил белый пароход и увозил далеко-далеко доброго волшебника. В его огромном чемодане было, как тогда казалось девчонкам, все — от непонятных блестящих инструментов, карандашей, бумаги, одежды — до гостинцев, сладких леденцов в металлической баночке, которую он и подарил сестрам, а Кате протянул еще красивую книжку про деревянного мальчишку с длинным носом. Картинки про Буратино и Мальвину так понравились девочкам, что после ужина Иван Луппович Мерзляков, а именно так звали постояльца, прочитал книжку детям и притихшей тете Фросе прямо у костра. Крупного телосложения, с бородой и добрыми веселыми глазами, он казался дедушкой, о котором маленькая Катя мечтала, но которого убили в Гражданскую войну. Днем Иван Луппович и отец были очень заняты, а вечерами дедушка размышлял, подолгу просиживая у костра. Катя наблюдала, как волшебник быстро рисует в своем блокноте колеса и палки, а потом пишет непонятные значки и, покуривая трубочку, смотрит на них, радостно потирая большие ладони. Это потом уже, позже, она поняла, что сосед по шалашу искал способ, как эффективнее выгружать сплавной лес из воды. Результатом такого изобретения была бревнотаска для выкатки леса из воды. Катя видела, как крутились деревянные шестерни, и всего одна лошадка и один человек — её отец — делали то, что делала бригада из восьми человек, порой калечась от тяжелых бревен. Пароход уносил доброго волшебника, который сам, без всякой охраны, приехал, а теперь уезжает в неведомую даль, и ему можно, а отцу и другим нельзя уехать!