Рувим Фраерман - Золотой Василёк

Так человек, выросший на глухом железнодорожном полустанке, настолько сродняется с этим миром гудков, с грохотом поездов, со звоном колокола, с флажками, стрелками, с зелеными огнями и мимолетными встречами с людьми, бог знает куда едущими, что, и покинув, хранит их в своем сердце, и уж ничто, никакой иной шум, быть может, и более завидной жизни не может заглушить дорогие воспоминания.

Тишину летнего рассвета нарушил лязгающий звон, будто где-то неподалеку работали кузнецы.

Екатерина Николаевна так и не ложилась спать. Она разбудила Надю, и та, быстро проснувшись, оделась и побежала с ведерком к колодцу. Он был в низинке, поодаль от дома. Выйдя за ворота, Надя увидела группу людей в кандалах. Четверо из них тащили двуколку с бочкой для питьевой воды. Кандалы тянулись по земле, звенели и поднимали пыль.

Часовой вскинул руку, и партия остановилась. От группы отделился мужчина в серой одежде арестанта, но без кандалов. Он шел с ведерком к колодцу, глубоко задумавшись, и, поравнявшись с колодцем, поднял голову, увидел Надю с полотенцем и ведром и остановился.

Он ждал, когда Надя уйдет. Она поняла это и заторопилась. Взялась за огромный журавль, но от волнения вдруг почувствовала такую слабость, что никак не могла нагнуть тяжелый шест.

Она подошла к человеку и попросила его помочь. Человек с удивлением посмотрел на нее, однако согласился, опустил журавль и достал бадейку воды, перелив ее в Надино ведро.

— Спасибо, — тихо сказала Надя и протянула ему руку.

Человек внимательно посмотрел на Надю. Его умные, усталые глаза сверкнули лаской, и лицо, загоревшее и пыльное, сразу помолодело. Он пожал маленькую руку своей большой и сильной рукой.

— Желаю вам, сударыня, счастья! — сказал он. — Примите это как напутствие странника, которому вы оказали уважение. Кто знает! В жизни случается всякое.

— А куда это вас отсылают? — робко спросила Надя.

— На земляные работы для железной дороги.

— Трудно придется, — сказала Надя.

— Ничего, потрудимся. Дорога народу пригодится. Недолго по ней ездить богачам.

Часовой недовольно окликнул человека. Партия тронулась к колодцу на отдых.

— До свиданья! — сказала Надя.

— Желаю вам счастья! — ласково сказал на прощание человек и опять поднял полную бадейку воды.

А Надя медленно шла на станцию, и потом всю дорогу звенели в ее голове кандальные цепи, и, покрывая этот звон, отчетливо звучал голос человека: «Дорога народу пригодится. Недолго по ней ездить богачам».

С конца шестнадцатого года тревожно стало жить в столице. Из действующей армии шли плохие вести. Война становилась невмоготу. Ползли грозные слухи об измене во дворце, о немецкой партии, во главе которой стояли молодая царица Александра Федоровна и сибирский конокрад Григорий Распутин.

В декабре Распутина убили и в мешке сбросили в канал. Говорили, что в этом убийстве замешана знать: великий князь Дмитрий Павлович и князь Юсупов, граф Сумароков-Эльстон.

На другой день газеты вышли с белыми полосами. В фельетонах писали, что запрещено говорить о распутице, о гороховом супе, намекая на то, что Распутин жил на Гороховой улице, что из алфавита исчезли буквы Р,А,С,П,У,Т,И,Н. В художественном магазине Дациара на Невском выставили портрет Распутина: узкое лицо с черной свисающей бородой, серые глаза с холодным пронизывающим взглядом.

В столице не хватало продуктов. У булочных с ночи образовывались хвосты. Все чаще приходили Наде из дому посылки с домашними сухарями и вареньем. С каждым разом они шли все дольше и дольше, так что ящик, зашитый заботливо тетей Дуней в прочную холщовую материю, еле держался в холсте, и крошки сыпались из него мукой.

Студенческая столовая с трудом доставала хлеб и гнилой картофель. Случайно Наде удалось в гавани купить двух гусей. Квартирная хозяйка изжарила их. И Надя думала, что теперь она надолго обеспечила себя едой.

Но прошло несколько дней, и от гусей остались только блестящие ребра.

— Господи! — сокрушалась Надя. — Сколько же человеку нужно еды? Наверно, если бы всю комнату заложить продуктами, и то не хватило бы на год!

— Ну, что вы! — сомневалась хозяйка. Ей никогда в голову не приходило, сколько пищи требуется на год человеку.

Надя первый год хозяйничала сама. Тетя из-за болезни ног осталась у Екатерины Николаевны в городке. И только теперь Надя поняла, как много труда, любви и сил вкладывала тетя, чтобы ее любимая Надюшка ни в чем не нуждалась.

Новый, семнадцатый год Надя не встречала. И это было тоже первый раз. Он подошел зловеще: начался забастовками 9 января. Тревожно прошел и студенческий Татьянин день, 12 января. В прежние годы он был веселый: всю ночь напролет шатались с песнями студенты.

Теперь все было запрещено...

И все-таки в актовом зале состоялась сходка. Курсистка из кассы взаимопомощи со стрижеными волосами сообщила, что на заводах волнуются рабочие. А к открытию Государственной думы, 14 февраля, рабочие выйдут на улицу с требованиями хлеба.

Профессора отсиживались в профессорской.

Расходились со сходки с пением «Вы жертвою пали в борьбе роковой...»

Надя тоже шла и пела. Игра в опасность казалась заманчивой. И Надя гордилась: она ничего не боится! В самом деле, о чем же ей было беспокоиться? Она жила в теплой комнате и каждый день была сыта.

И лишь впоследствии без мучительного стыда не могла она вспомнить этого легкомыслия молодости, «которой ничего не жаль».

В феврале, как-то в перерыве между лекциями, в актовом зале Надя встретила знакомую курсистку Музу. Ее брат был известный левый эсер. Надя его не знала. В партиях она не разбиралась, и все, кто шел против царя, для нее были герои.

Толстая, некрасивая Муза, со щелками вместо глаз и с красненькой пуговичкой вместо носа, для Нади была образцом ума и благородства. Знаменитого ее брата Надя никогда не видела. Он представлялся ей Геркулесом.

Муза рассказывала о забастовках на заводах и, прощаясь с Надей, сказала:

— Ну что же, если начнется движение, брат пойдет с народом. А я пойду с братом.

Она говорила горячо. Ее крошечные глазки увлажнились и заблестели, как бусинки.

Надя с благоговением слушала Музу. О чем говорит Муза, Надя не совсем поняла. Но спросить не посмела. Она ценила и уважала доверие и не испытывала его.

«Вероятно, Муза намекает на забастовку у путиловцев. Прошел слух, что она началась восемнадцатого февраля», — подумала Надя.

Хлеба в столице продавали все меньше и меньше. В Таврическом дворце Дума обсуждала продовольственный вопрос.

Комендант Петербургского военного округа генерал Хабалов заверял в своих приказах, что хлеба в столице много, что недостатка в его продаже населению не должно быть. Однако хлеба не прибавилось.