Рувим Фраерман - Золотой Василёк

26 февраля утром Надя собиралась на лекции и складывала в портфель книги. Неожиданно, не постучавшись, стремительно вошла в комнату однокурсница Шура Чернова. Не снимая плюшевого сака и лисьей горжетки, она возбужденно стала рассказывать, что Знаменская площадь занята войсками и конной полицией.

Надя редко бывала на Невском. Скромному человеку там нечего было делать. На Васильевском острове все, что нужно для жизни, можно было купить дешевле: арендная плата за земельные участки была там значительно ниже. И Надя на Невский ездила два-три раза в год, как в театр. И всегда это было радостью: посидеть у памятника Петру, полюбоваться дворцами, самим Невским.

— Николаевский вокзал оцеплен со всех сторон казаками, — говорила Шура озабоченно, забывая даже щурить глаза, что обычно делала из кокетства. — Вход на Невский закрыт. Стоят пехотинцы, говорят, павловцы. А у Северной гостиницы — конная полиция. При мне около памятника убили офицера! Какой-то казак рассек ему голову шашкой! А со стороны Староневского напирают рабочие. Говорят, мосты разведут. А если кто переходит по льду Неву — стрелять будут.

— Что же это такое? — испуганно спросила хозяйка.

Шура высокомерно посмотрела на нее и с гримаской ответила:

— Конечно, революция!

Себя Шура считала «красной». Но сестра ее была замужем за доверенным богатой дальневосточной торговой фирмы «Кунст и Альберс», и вряд ли Шура подозревала, что революция совершается не для них, а против них.

Надя от волнения ничего не соображала, торопливо перекладывала книги из портфеля на стол и ни на чем не могла сосредоточиться.

— Нужно немедленно идти в университет! — заявила Шура. — Там выделены уполномоченные студенты, они по телефону держат связь с Думой и получают сведения каждые два часа.

На Васильевском острове, однако, было тихо. И даже четвертый трамвай, как обычно, шел к Смоленскому кладбищу.

На улицах почти не было народу. С 25-го была объявлена всеобщая забастовка. Но водопровод работал. И электричество горело.

К Невскому шли рабочие с красными знаменами: «Долой войну!», «Хлеба!»

В университете раздевалка не работала. Надя с Шурой целый день протолкались не раздеваясь, в шубах. В одной из аудиторий организовался штаб. У телефона все время дежурил уполномоченный студент.

Днем из Думы сообщили, что 4-я рота Павловского полка оттеснила конных городовых на Знаменской, когда они открыли стрельбу в рабочих со Староневского проспекта.

К Петрограду стягивались войска. Но большинство из них переходило на сторону восставших. Горел окружной суд. Была разбита политическая тюрьма «Кресты». Рабочие выпустили заключенных.

27 февраля стало известно, что образовано Временное правительство. Царские министры арестованы.

А еще через день столица узнала, что на глухой и никому до той поры не известной станции с таким зловещим названием «Дно» царь Николай II отрекся от престола.

Народ высыпал на улицу. Все надели красные ленточки, кто на шляпу, кто в петлички. Незнакомые поздравляли друг друга. Целовались: такая революция совершилась почти бескровно!

В университете создавались санитарные дружины. Они подбирали раненых и убитых в уличных боях, доставляли их на пункты первой помощи или в ближайшие аптеки.

Надя записалась в дружину и была назначена на ночное дежурство в районе Казанского собора.

С красной повязкой на руке вечером она пошла на Невский. В ту ночь не горели фонари. Но мосты не были разведены, и Надя благополучно пешком добралась до собора. Подошли и остальные дружинники. В десять часов вечера разбились на группы по три человека и пошли в обход по ближайшим улицам.

На Невском пустынно. Где-то со стороны Литейного слышался треск пулемета, временами доносилась стрельба. Еще не все полицейские были выловлены. Они стреляли с крыш. Когда выстрелы приближались, дружинники прятались за колонны собора, не понимая, откуда стреляют. Впрочем, стрельба была беспорядочная и слышалась в разных направлениях. Однако убитых и раненых в районе собора не обнаружили.

Морозило. У студентов мерзли ноги и уши. Почти все были без калош и в фуражках. Пытались разогреться ходьбой. Терли уши перчатками. Не помогало: со стороны Крюкова канала дул ледяной ветер.

Пост никем не проверялся. Все же решили подождать рассвета. В четыре часа на Михайловской улице студенты наткнулись на труп мужчины. Был ли он ранен или просто сшиблен в толпе, в темноте узнать не могли.

Человека подняли и понесли на носилках в аптеку.

Холодная луна на миг выглядывала из-за рыхлых, стремительно проносившихся туч и поблескивала на окнах темных домов на Невском, бросала светлые пятна на торцы проспекта.

Надя не смела даже взглянуть на убитого.

Она шла позади всех, делая только вид, что поддерживает носилки: она боялась покойников. Этот страх передался ей от матери. Екатерина Николаевна с детских лет, сама не умея себе объяснить и удивляясь, боялась мертвых. Никогда не ходила на похороны и даже после смерти мужа не избавилась от бессмысленного страха, болезненно переживая это мучительное чувство.

Передалось оно и Наде. Когда умер Василий Матвеевич, Надю повели в часовню военного госпиталя. Дядя умер от заражения крови, вызванного воспалением надкостницы, и лежал в гробу с повязкой на голове после операции.

Странное чувство ужаса и любопытства заставило Надю все-таки взглянуть на лицо, столь любимое когда-то, а теперь страшное и отчужденное.

Долго это восковое лицо стояло перед Надиными глазами.

Она видела его отчетливо в темноте, оно глядело на нее со стены, со страниц книги. И Надя не могла побороть это чувство ужаса и страха. Воспоминания об этих мрачных днях, когда она боялась днем оставаться одна в комнате, преследовало ее долгие годы.

Разумом она понимала, что это стыдно и глупо, что только темные, невежественные люди могут бояться умерших, но ничто не помогало.

Однажды она рассказала об этом Курбатову, он пытался шуткой развеять ее нервное состояние.

«Ну, чего же вы боитесь? — ласково говорил он. — Ведь это же только материя, и притом уже безжизненная. Бояться надо живых, а не мертвых. Что может вам сделать умерший! Ну представьте: я умер. Предположим самое фантастическое: я в качестве астрального тела явился к вам. Я бы сказал: «Здравствуйте, Надя!» — убеждал ее Курбатов.

«Нет, нет! Не говорите, — закрывала Надя руками уши, — я тут же сошла бы с ума или умерла».

И, став взрослой, она, как и мать, никогда не входила в дом, где был покойник.

Вот почему, не в силах побороть свой страх, Надя решила выйти из санитарной дружины.

Человека донесли до аптеки, сдали врачу, и Надя, получив разрешение старшего в дружине, пошла домой.