Рувим Фраерман - Золотой Василёк

Надя с удивлением рассматривала плакаты. Она и не подозревала, что в ее городке тоже оказались большевики. Один из них, Гриша Михайлов, служил у Курбатова в порту. Павел Георгиевич до революции брал его на поруки. Прежде в городке Гришу просто называли «красным». А теперь среди «красных» стали различать кадетов, эсеров, меньшевиков и даже большевиков.

В городке росли цены на продукты. И тетя Дуня, по утрам возвращаясь с базара, сокрушалась, что вздорожало масло и мясо. Однако со свойственным ей искусством умудрялась покупать говяжье сало и приготовлять его так, что никто не догадывался, что обед сделан не на масле.

Глава Временного правительства Керенский выпустил «Заем свободы». И многие, в том числе и тетя, все свои сбережения от чистого сердца «убухали» на этот ничем не обеспеченный заем. Появились новые бумажные деньги, «керенки», — зеленые и коричневые квадратики в двадцать и сорок рублей. Были и более крупные ассигнации, с изображением Таврического дворца — Государственной думы. В народе их называли «с баней».

Курбатова назначили управляющим золотосплавкой. И он с возмущением рассказывал Екатерине Николаевне, что золотопромышленники перестали сдавать золото. А некоторые забирают свои вклады из банков и переводят за границу, в японские банки. У Курбатова начались нелады с местными промышленниками.

Близилась осень. Надя должна была сдавать государственные экзамены.

Тревога теснила сердце Екатерины Николаевны. Неужели расстаться с дочкой в такое время!

Но и оставить ее дома тоже было страшно. Городок теперь внушал Екатерине Николаевне опасения. Его оторванность от жизни большой страны, особенно во время длительных распутиц, близость к Японии грозили большими бедами.

Привычный, размеренный уклад жизни нарушился. Кто знает, какие силы неожиданно вырвутся и разгуляются, никем и ничем не сдерживаемые.

В городке появилось много пришлых людей. Откуда и зачем они стремились сюда, на окраину? Какие-то демобилизованные из действующей армии, беженцы, потерявшие свои дома, и просто люди, жаждущие приключений. Весь этот народ, словно бурей поднятый с насиженных мест, был возбужден, к чему-то стремился, чего-то выжидал. Это была стихия. Все это смутно чувствовала Екатерина Николаевна. Она видела, что жизнь поколебалась и что жить по-прежнему нельзя, и торопилась отправить Надю из городка, пока не прекратилась навигация.

А Наде и хотелось остаться дома, и в то же время она не могла смириться с мыслью, что ее заветная мечта получить диплом вдруг может не осуществиться, когда ей осталось сдать всего лишь несколько государственных экзаменов. Это казалось жестокой обидой, непоправимым несчастьем. Словно у нее физически отнимали что-то такое, без чего она лишится своей уверенности, защиты перед невзгодами жизни. Мир все еще по-детски казался ей устойчивым. И она не понимала ни тревог матери, ни опасений Курбатова, когда тот говорил, что могут стать железные дороги, может прекратиться связь с центром и снабжение городов продуктами.

Он презирал Керенского, считал его болтуном, который может привести страну к гибели.

Время неумолимо неслось вперед.

Крикливые речи откуда-то вынырнувших меньшевиков и эсеров, которых никто прежде не знал, поселили в душе Екатерины Николаевны недоумение. Она, как и многие другие, в политике не разбиралась. И ничего не знала о большевиках. А жизнь, суровая и беспощадная, требовала и всех втягивала в политику. Разбирайся, учись, пока не поздно, если не хочешь быть раздавлен и сметен бушующим ураганом.

Газеты из столицы, как и прежде, приходили на двадцатый день, и разобраться в них было трудно.

И какой-то внутренний голос все сильнее и настойчивее твердил Екатерине Николаевне, что лучше отправить Надю из городка.

Здесь каждый человек наперечет. Каждая обида, каждая досада может вызвать бешеные страсти. То тут, то там вспыхивали в присутственных местах столкновения между «верхами» и низшим персоналом.

Екатерина Николаевна присматривалась к преподавателям и замечала, что учителя народных школ сочувствуют большевикам и враждебно относятся к преподавателям реального училища и гимназии, где было много эсеров и меньшевиков.

И когда теперь Екатерина Николаевна думала о Курбатове, о его желании жениться на Наде, то ко всем сомнениям, ко всем преградам к этой женитьбе, которые исходили из религиозно-нравственных убеждений Екатерины Николаевны, прибавилось еще беспокойство и страхи совсем иного свойства.

Курбатов был богат.

Екатерина Николаевна, конечно, хотела, чтобы дочка ее жила без лишений, для этого и нужно было получить высшее образование и своим трудом добиться жизненных благ, но только своим трудом. А к богатству она, как и тетя Дуня, относилась враждебно и считала, что без труда не может быть настоящего счастья и достоинства человека.

И прежде Екатерина Николаевна считала, что разница в возрасте, покинутая семья Курбатова — все это будет омрачать счастье дочери. А сейчас, хотя и смутно, мать понимала, что и богатство Курбатова может стать причиной больших несчастий как для него самого, так и для Нади, если она решится соединить с ним судьбу.

Пока Павел Георгиевич жил со своей семьей, Екатерина Николаевна была спокойна. Она верила благородству и честности Курбатова. Но после революции он получил развод, и юридических препятствий к браку не стало.

Екатерина Николаевна много раз уже беседовала подушам с тетей Дуней, которая тоже была взволнована всеми переменами и хотя всегда уважала Курбатова, но считала брак его с Надей невозможным.

Вскоре канцелярия курсов официально уведомила Надю, что для иногородних въезд в Петербург воспрещен, что сессия государственных, возможно, будет происходить в Казани.

Екатерина Николаевна и тетя Дуня решили поделиться своими сомнениями с приятельницей, Ольгой Васильевной Садиковой, старой учительницей.

У Садиковой в Казани жила племянница, Юлия Сергеевна Самарцева. Она была замужем за капитаном-артиллеристом. У Самарцевых был собственный дом, и они могли приютить у себя на одну зиму Надю.

Три пожилые женщины долго сидели за столом, сетовали, вздыхали и думали, как лучше, разумнее и справедливее решить Надину судьбу.

А Надя, выпив свою чашку чая, сидела на балконе и думала о своем.

На закате она, Лиза, Маня и Гриша Михайлов условились с Курбатовым половить форель в горной речке, за городком.

Вдруг потемнело небо, и сизая туча закрыла солнце. Грянул раскат грома. Ольга Васильевна, крестясь, закрыла балкон и окна. А Надя смотрела в окно и слушала, как гремел дождь по крышам, как хлопали крупные капли по листьям берез. Огромная радуга опоясала небо от края и до края. Туча шла одинокой. И горы, еще озаренные солнцем, зеленели сквозь косые полосы сверкающих капель дождя, которые с шумом, перегоняя друг друга, торопились падать на землю.