Рувим Фраерман - Золотой Василёк

Вот старая жизнь и кончилась. А в новой Надя ничего не понимала. Что же это будет! Про большевиков рассказывают бог знает что. Останется ли хоть что-нибудь от милой прошлой жизни или уже все теперь пойдет прахом? Получит ли Надя весточку из дому от матери или все пропало, исчезло, как исчезли с улиц лакированные ландо и кареты, нарядные женщины, щеголеватые офицеры, сердитые чиновники, банкиры, богачи, блестящие витрины магазинов и белый хлеб? Все, все кончилось. И кажется, что смерть и гибель глядят отовсюду.

Несколько дней отсиживалась Надя вместе с семьей Самарцевых в их пока еще собственном доме на Кирпично-Заводской.

Но к концу недели перестрелка в городе затихла. Дребезжа, потащился в гору дряхлый трамвайчик. И муж Юлии Сергеевны на казенном экипаже, еще тоже пока не отнятом, съездил с Надей на пристань и взял из камеры хранения Надин багаж.

А вскоре Надя получила от матери по телеграфу крупный денежный перевод на всю зиму.

Жизнь как будто вновь дразнила и что-то обещала.

Надя сходила в университет.

К удивлению своему, она узнала, что университет открыт. Профессора читают лекции, документы Надины прибыли из Петрограда, и она уже числилась слушательницей университета.

Одно огорчило и встревожило Надю. Программа в новом университете была иная, и до сессии требовалось дополнительно сдать несколько экзаменов по славянским языкам.

Вернувшись домой, Надя всю ночь просидела, высчитывая, сколько часов придется ей заниматься каждый день, чтобы осилить новые предметы, и поняла, что год будет трудный, но если она будет спать не более пяти часов в сутки, то все же в апреле сдаст необходимые экзамены и получит право в майской сессии держать государственные.

Надя послала матери подробную телеграмму и засела за книги. Она работала, как машина. Боялась упустить даже минуту. Обязательно проходила за день необходимое количество страниц, слушала лекции, сидела в библиотеке и писала дипломную работу об Успенском.

Пришел декабрь. Надя заметила это не потому, что радовалась, как бывало прежде, извечной смене времен года, но потому, что лампу приходилось зажигать уже в четыре часа дня, а керосину в городе не хватало.

Жизнь не стояла на месте.

Вставая в пять часов утра и возвращаясь затемно с лекций, Надя обратила внимание, что Самарцев перестал ходить на занятия в свою артиллерийскую бригаду. В февральские дни он был избран вместо бригадного генерала новым командиром бригады. Но после октября ему предложили подать рапорт об уходе.

Он еще носил френч без погон, галифе и офицерскую шинель серого сукна. Однако на улицах солдаты в шинелях нараспашку, с красными кокардами и ружьями дулом вниз стали враждебно посматривать на бывших офицеров.

И однажды портной принес Гавриилу Петровичу штатский костюм тонкого светло-синего сукна. Костюм был элегантен. Но, когда портной ушел, Юлия Сергеевна неожиданно разрыдалась.

Самарцев растерялся, услал детишек в детскую, к старой гувернантке Каролине Станиславовне, и вдвоем с Надей пытался успокоить жену.

Юлия Сергеевна хотела что-то объяснить, но у нее вырывались лишь отдельные слова.

— Нет, нет, — быстро говорила Юлия Сергеевна, — это невозможно! Ганя — штатский. Шпак! Боже мой! И как мы будем жить!

Самарцев успокаивал ее. Обещал найти службу по душе. Но дни шли, а служба подходящая не предвиделась.

В один из вечеров, когда Надя сидела при крохотной лампочке за лекциями, в дверь к ней постучалась Юлия Сергеевна. Она была смущена, встревожена и долго извинялась, что отрывает Надю от книг. Попросила ее выслушать.

Надя предложила ей стул.

— Жить, Надюша, становится тяжело, — устало опускаясь на стул, сказала Юлия Сергеевна. — Ганя не может служить у большевиков. А у меня трое малюток, да и здоровье слабое. — Она в самом деле была хрупка. — Мы долго думали с Ганей, — продолжала Юлия Сергеевна, — как жить, и вот что придумали. Вам матушка перевела деньги на всю зиму. Соединим ваши и наши деньги. Они падают с каждой минутой. Что сегодня можно еще купить на одну керенку, через несколько дней уже не достанешь. Ганя говорит: главное — это картофель. Он пока продается. Ну, и немного масла хлопкового и сахарину. Скоро деньги станут хламом. — Юлия Сергеевна вздохнула. — Каролине Станиславовне придется уехать. Может быть, она еще проберется к себе на родину, в царство Польское. А мы останемся с вами. Будем вместе столоваться. Что же, если так тяжело, надо поддерживать друг друга. — Она замолкла.

Надя вместо слов горячо обняла и поцеловала Юлию Сергеевну.

В доме не унывала одна Феня, прислуга Самарцевых. Она

где-то еще умудрялась доставать хлопковое масло, похожее на желтый вазелин. И картошка, изжаренная на нем, всем казалась необычайно вкусной. И Феня действительно ее хорошо жарила. Но суп замечателен был только тем, что был горячий и сверху полит хлопковым маслом.

Новый, восемнадцатый год все же встречали. Юлия Сергеевна и Надя надели светлые платья. Гавриил Петрович — синий костюм.

Но, когда часы в столовой стали отбивать полночь и все молча поднялись, держа в руках крошечные бокалы с еще сохранившимся мускат-люнелем, ни у кого не хватило духу поздравить друг друга. Бой часов окончился, и все молча сели за стол.

— Ну что же, — сказал Самарцев, подвигая к себе картофельные котлеты, — попробуем жить под совдепами [12] Совет депутатов . Долго они не продержатся. Интеллигенция отказывается работать у большевиков.

Юлия Сергеевна незаметно батистовым платочком вытирала мокрые глаза. А Надя, хотя и была голодна, не могла заставить себя проглотить даже глоток чаю с сахарином. Сердце ныло от предчувствия неотвратимой надвигающейся беды.

Надя не жила. Она только считала часы и минуты и количество страниц, которые за день должна была выучить во что бы то ни стало. Думать нельзя. Надо только сдавать и сдавать экзамены.

К весне город позеленел не только потому, что стала пробиваться трава, — многие оделись в костюмы защитного цвета хаки. Еще длиннее стали хвосты у магазинов с продовольствием.

Дела Самарцевых не поправились. Муж с женой часто совещались и наконец решили продать свой дом, пока еще разрешалось, и с открытием навигации уехать в Омск, в Сибирь, где жили родственники жены. В Сибири много хлеба. Там можно прожить легче и переждать, когда прогонят большевиков. Продавали мебель, нарядную спальню и столовый гарнитур.

Времена были смутные. Но люди — всегда люди. И в эти дни приходили какие-то молодые женщины, беззаботные, повязанные белыми оренбургскими платками. Их называли «комиссаршами». Одна из таких приехала покупать столовую.